Отправлено: 16.12.10 16:16. Заголовок: трижды здесь [T. Nott & A. Chadwick]

середина февраля, кабинет трансфигурации, вечер;

чтобы встретится сердцем к сердцу с нежеланием что-либо изменить
чтобы перестать кого-либо называть «они», потому что вокруг только сплошное «мы» -
в большом лабиринте петляют, путаются, сползают по стенке, тянут за собою нитку:
сверху эти перегородки как линии на ладони, которые не отмыть ©

 Отправлено: 16.12.10 17:39. Заголовок: Сидеть на полу в кор..

Сидеть на полу в коридоре было на редкость неудобно, хотя бы из-за жестких камней, впивающихся в спину, и, кажется, царапающих её даже не смотря на плотную ткань мантии; Лонгботтом ушел около полутора часов назад, и за это время молодой человек почти не сдвинулся с месте, разве что, только содержимое бутылки, стоящей рядом, стремительно уменьшалось. У этого коридора был один несомненный плюс, - тут не было дверей в кабинеты, только старый чулан, где хранились проеденные временем тряпки и противно пахнущие моющие средства, что означало полнейшее отсутствие людей и возможность спокойно переговорить вот так, сидя на каменном полу, подложив мантию и не вглядываясь в лица.
Теодор Нотт вертел вежду пальцев золотую монетку, периодически замирая и с усмешкой смотря на её ребро, затем подкидывал загадывал орел или решка, затем клал ребром на пол и запускал волчком. Думать отчаянно не хотелось, - грозила пройти жалость и придти отвращение к себе; как же, посмотрите на него, взрослый. серьезный, а на деле - как слепой щенок, - ничего не видит и не понимает. Он подносит к губам бутылку и делает глоток жидкости, что уже не обжигает горло, и даже забыться не помогает. А забыть было нужно, - проще считать людей предателями и беглецами, - так они, хотя бы, остаются в живых, чего не скажешь о них. Кто теперь даст за жизнь больше той монеты, что он держит в руках?
Мы стремительно сходим на нет, даже когда ты говоришь "да".
Почему-то до этого времени все еще воспринималось как нечто далекое и призрачное, - это там гибнут люди, а тут судорожно листают газеты, стремясь добраться до списка погибших и пропавших безвести. Как там, - пять галлеонов за сбежавшего грязнокровку, - еще четыре монеты и он будет держать в руках то, что по весу приравняли к человеческой жизни. Интересно посмотреть на того, кто ставит расценки и вешает ярлыки; первый после бога в стране, убивающей своих героев и натягивающей на себя одеяло из пепла и крови.
Нужно было подниматься и идти в сторону подземелий, что бы словить прищуренный внимательный взгляд Забини и встревоженный Дафны, которые в последнее время стараются держаться рядом, что бы не растерять то тепло, которое этой зимой вышибается холодом, стоит только разжать ладони. Этой зимой все иначе, - никто не играет в снежки, не зажигает свечи на окнах, не засиживается в Хогсмиде допоздна, - все чего-то ждут, как солдаты, у которых выходной, а завтра на передовую, сменять оставшихся в живых. Они ждут сигнала, когда станет ясно, что еще недоучившихся волшебников придется отправлять под вспышки от заклятий и сырую землю. Кто-то методично отсчитывает дни, часы, минуты.
Ему таки удается подняться. опираясь ладонью о стену, - даже не сразу замечает, что от камней на ладони остались неглубокие ссадины; подхватывает так и не опустошенную бутылку и пытается решить, как проще добраться до гостиной, не нарвавшись на дежуривших учителей и старост. Несколько коридоров плохо освещены, и поэтому портретам на стенах трудно различить, кто идет, только слышатся шепотки, когда свет выделяет эмблему факультета на груди и бутыль с карамельного цвета жидкостью. Вывернув из-за угла он замечает, сто от библиотеки отходит знакомая фигура, настолько знакомая, что в области ребер почти отдается болью; что ж, им все равно было о чем поговорить, а теперь,-тем более.Он ускоряет шаг, и, поравнявшись с ней, буквально заталкивает в приоткрытую дверь класса, оказавшегося пустым, закрывая её за собой. Вытащив из кармана волшебную палочку и пробормотав "Люмос", он, боковым зрением отметил, что комната оказалась кабинетом трансфигурации, на некоторых партах еще оставались лежать пуговицы, которые нужно было превратить в чернильницы. Вглядываясь в лицо стоящей напротив девушки, он задал вопрос, который должен был быть произнесен вслух еще с месяц назад.
- Что ты делала седьмого января, до того момента, как мы встретились во дворе?
Ну скажи правду, девочка; докажи, что мы не сходим на нет при твоем "да", потому что нам просто некуда больше уходить.

 Отправлено: 17.12.10 17:31. Заголовок: Зима в этом году каз..

Зима в этом году казалась какой-то слишком уж длинной. Как затяжной прыжок, когда до последнего нужно держаться и не дергать спасительное кольцо. С другой стороны, если его не трогать, то можно по-прежнему лелеять надежду, что оно на самом-то деле есть. А беда лишь в том, что на этот раз никто не стал спрашивать, хотят ли все они прыгать; просто по очереди подтолкнули всех прямо в бездну. Впрочем, даром что им далеко еще до черты в тридцать и сорок лет; когда ты молод, позвонки в спине еще очень гибкие – прогибаясь раз за разом, со временем можно даже научиться не чувствовать этой боли. Даже февраль, глядя на происходящее, сделался снисходительным, отложив лютые морозы в дальний ящик стола. Вот только те, в чьих руках власть находилась сегодня, в дальние ящики откладывать ничего не планировали; кровевосстанавливающее зелье и мазь, заживляющая раны, заняли постоянное место на тумбочках многих учеников. Там, где у малышей должны лежать конфеты и книжки о приключениях, а у тех, кто постарше - фотографии и покупки из магазинов волшебных шуток. Теперь все было иначе; в светлой гостиной, воздух все чаще пах очередным зельем от мадам Помфри, а не привычным ароматом книжных страниц. Те, кто хотел читать, теперь уходили в библиотеку; туда не так быстро доходили свежие новости, и там никто не плакал по вечерам. Вот только те, кому достались серые мантии, выходить старались поменьше. Они все больше отсиживались в гостиной, стараясь держаться вместе, и все обсуждали письма из дома, и то, что родители советуют пить какие-то витамины. Шли дни, недели, а ничего не менялось. За каждой бурей по-прежнему следует очередное затишье, и все повторяется вновь. По нижним этажам замка гуляют одинокие сквозняки, и камни никак не согреть теплом факелах, висящих на стенах. Все продолжает замерзать, хотя пора бы уже оттаивать – до весны осталось уже меньше месяца, но надежды на тепло остается мало.
Она даже не вздрагивает, услышав позади себя отчетливые шаги; у библиотеки частенько бывает людно, а комендантский час еще и не начинался. Только когда они начинают отдаваться совсем уж рядом девушка, наконец, оборачивается через плечо; как раз чтобы успеть увидеть нахмуренное лицо в свете факелов, прежде чем оказаться в полутемном классе, в который ее втолкнули. Она инстинктивно вцепляется крепче в ремешок висящей через плечо сумки, пытается нащупать правой рукой карман, в котором лежит волшебная палочка, но почти сразу же замирает; на конце чужой палочки зажигается свет, и теперь уже можно разглядеть выражение лица того, кто стоит напротив. Но оттого, что это лицо знакомо, почему-то совсем не становится легче. Рейвенкловка дергает носом, чувствуя терпкий запах, и призывает все свои силы, чтобы не выдать страха; внутренний голос во всю спорит с тем самым инстинктом, который призван охранять наше благополучие, но девушка не слышит ни первого, ни второго. Она отступает назад, врезается через несколько шагов в ближайшую парту и замирает; в комнате слышен только стук рассыпавшихся по полу пуговиц, подскакивающих как камушки, брошенные блинчиком на водную гладь. Через несколько секунд все затихает, и Эбигейл кажется, что теперь, вместо пуговиц, на всю комнату оглушающее громко стучит ее собственное сердце, будто его положили в железный таз, чтобы всем было получше слышно. - Ничего, - сухо выдавливает она из себя; переводит взгляд на волшебную палочку, зажатую у юноши в кулаке, потом на бутыль в другом, и вся подбирается, словно солдат, у которого проверяют выправку. – Ты пьян, мне лучше уйти. – В самом деле, она ведь только научилась почти о тебе об этом не думать.

 Отправлено: 17.12.10 18:24. Заголовок: Кажется, легче не ст..

Кажется, легче не станет никогда, а поверх наваливается непосильный груз, который даже не ноша, а камни, убранные в холщовый мешок, и теперь тащить их на себе, пока силы не кончатся, не упадешь под их тяжестью и не покатишься вниз, - где ничего нет.
Иногда приходит ощущение - что окружающего мира вообще не существует, есть только эти стены, хранящие худо бедно ощущение какого-то порядка, а если выйти за ворота - увязнешь при первом же шаге. Иногда он забывал, что было иначе, что никто не ходил по замку со значками Комитета очистки, что не было серых мантий, владельцы которых теряли возможность пользоваться волшебными палочками, что не было длинных рубцов на лицах и руках, а одежда не пахла гарью и зельями. Слизеринские подземелья это коснулось меньше всего, иименно это помогало делать вид, что все впорядке, - и таким образом хоть как-то сохранить веру в то, что впитывали с молоко матери. И они цеплялись за эту призрачную возможность, побелевшими пальцами, хватались и пытались не отпустить, иначе все станет бессмысленным. Все вокруг станет ложью. А они - выдумкой. И только снег будет идти, пока не наступит весна.
А до неё еще далеко, - как ползком через распаханное снарядами поля, - если выживешь, увидишь, как появляются первые листы, если нет - земля согреет быстрее, чем оставшихся коснуться солнечные лучи. Мысли были бессвязными, пьяными и неестественно глупыми, как и все происходящее, этакий сюрреалистический сон, от которого, почему-то, не получается избавится, - он хватает липкими лапами, и обнимет со всей вязкостью и податливостью, что-то нашептывая на ухо, и слов не разобрать.
А надо бы, может и глупостей стали делать меньше, например, не стал бы затаскивать с собой в класс, расспрашивая о том, о чем ей явно не хотелось говорить; но ему было важно, ведь он помнил, в памяти, кажется, навечно отпечаталась белизна того дня. Он краем глаза ловит её движение, когда она опускает руку в карман мантии, явно за волшебной палочкой, и, не удерживается от того, что бы не закатить глаза.
- Ради бога, если бы я хотел причинить вред, я бы просто оглушил заклятием в коридоре, - там никого не было. А если бы и были, - вряд ли стали вмешиваться. После того, как Корнеру пришлось провести ночь в подземельях, прикованным кандалами, желающих бороться за справедливость стало меньше. А может, просто справедливость тала другой, - выживи, и не дай умереть близким, - все остальное не столь важно.
В замке уже давно стало тускло и холодно.
По полу разлетаются пуговицы, но он не обращает на это никакого внимания, пуговицы, бусины, так же падают слова, - глухо, ударяясь от тишину и возвращаясь к людям их произнесшим. - Пьян. - Внезапно легко соглашается слизеринец, - но вот уйти - не самый лучший выход. Скоро комендантский час. - ты просто не успеешь дойти до гостиной... в целости и сохранности. Но, - предлагаю уговор. Ты честно отвечаешь на вопросы, а я провожаю до гостиной, избавляя от возможных проблем. - Развернувшись в противоположную от девушки сторону, он подходит к доске и вертит в руках мел, становясь похожим на студента, не знающего, что именно хочет написать, затем, подойдя ближе протягивает её бутыль. - Пей. - голос тихий, но бескомпромиссный, ясно дающий понять, что возражения не принимаются. - Разговор будет долгим.
Легче не станет никогда, и вряд ли кто-то из них запомнит будущую весну.

 Отправлено: 18.12.10 02:55. Заголовок: Глаза постепенно при..

Глаза постепенно привыкают к полумраку, отчетливее различая новые силуэты. Здесь так же холодно, как и повсюду в замке, кроме отапливаемых камином гостиных; большие окна не пропускают сквозняк, но стекла подрагивают, под натиском вышедшего к ночи на волю ветра. Кажется, идет снег – разглядеть сразу не получается. Такое чувство, что их сейчас просто оторвали от мира, выбросив на окраину; куда-то прямо во владения тишины – жизнь за стенами будто бы нарочно затихла. Девушка неуверенно переступает с ноги на ногу и едва не вздрагивает от стука собственного каблука по холодному полу. Где-то, через несколько коридоров отсюда, девочка в серой мантии торопливо бежит к себе в башню, боясь, как бы этот стук не привлек к себе внимание тех, кто носит значки Комитета. До комендантского часа осталось совсем немного, но эти ребята не из тех, кто будет сидеть и ждать сложа руки, и это всем прекрасно известно. Эбигейл знает, что стоящий перед ней юноша не один из них; может быть потому и верит словам про то, что он не собирается причинять вред. Первое напряжение потихонечку отступает; на слабо натянутой струне уже не сыграешь в такт, но голыми пальцами ее тоже нельзя порвать.
– Тогда что тебе нужно? Если пришел стребовать с меня долг – извини, – Усмешка выходит горькой, но совершенно беззлобной. – У меня с собой нет ни сикля. – Она дергает плечами, постепенно осознавая резонность всего им сказанного, и от этого становится еще больше не по себе. В прошлый раз, когда он припомнил ей тот злополучный январский день, все кончилось не слишком-то весело. Так зачем повторять все заново? Но какая-то неясная тревога внутри не дает просто уйти, закричать, воспользоваться волшебной палочкой; почему-то чертовски хочется хотя бы в этот раз уладить все миром, несмотря на то, что никакой войны не было. Вот только непонятно – зачем. Ей страшно стоять сейчас здесь, не зная, чем все это потом обернется, но страх попасться комитетчикам гораздо сильнее; стоит лишь вспомнить злобное лицо Керроу, и плечи снова невольно вздрагивают, словно от холода. Но, не имея решимости что-нибудь предпринять, остается лишь наблюдать за происходящим. Девушка растерянно глядит на приближающегося юношу, механически протягивает руку, снова дергает носом и с удивлением смотрит на бутылку, словно не понимая, каким образом этот предмет оказался в ее ладонях.
– Не хочу. – Она упрямо качает головой, но, встретив взгляд слизеринца, не решается поставить бутыль на парту и продолжает держать в руках. Диктовать правила сейчас совершенно не в ее власти, но неожиданно нервы дают небольшой сбой. – Что это за уговор, если у меня не остается выбора? – Голос по-прежнему тихий, но теперь в нем сквозит какая-то обреченность, как у смертника, добровольно взбирающегося на только что построенный эшафот. Она обнимает себя руками и впервые за все это время отводит взгляд от стоящего напротив юноши, опустив голову и чуть повернув подбородок в противоположную сторону. – И почему тебе вдруг вообще потребовалось со мной разговаривать? Неужели не нашлось никого … почище… - Рейвенкловка вновь пытается усмехнуться, но на последнем слове голос дает слабину, и она радуется, что в этот момент смотрит совершенно в другую сторону. Но слова срываются с губ, словно пар, когда выходишь во двор, чтобы дойти до теплиц. И хочется завязать лицо толстым сине-серебрянным шарфом, чтобы перестать уже, наконец, говорить. Этой зимой все, включая слова, имеет здесь поразительно низкую цену.

 Отправлено: 18.12.10 04:53. Заголовок: Наверное, ему бы сле..

Наверное, ему бы следовало удивиться тому, что с губ не срывается пар при каждом выдохе, - контраст холодного помещения и того тепла, что благодаря алкоголю, растекающегося по телу должна была ощущаться, но нет, он только краем уха слышит, как она делает особо глубокий вдох, и выдыхает, - почему-то её дыхание успокаивает, - словно все происходит так, как и должно было, пока в жизнь не вмешался случай. Именно он сейчас, за несколько длинных коридоров и пару этажей столкнет худощавого магглорожденного шестикурсника и одного из слизеринских семикурсников со значком комитета очистки; на утро мальчишку найдут лежачим на полу с синяками, а школьная медсестра констатирует сотрясение мозга.
Судьба?
В свете, что исходит от волшебной палочки, видны из силуэты шкафов, приставленных к стенам, появляются тени от парт, от них самих - длинные, узкие, корчащиеся на холодно полу. Люмос очерчивает пространство, в которое попадают они вдвоем и еще небольшой фрагмент окружающего мира, который дышит, чувствует, болит, - он высвечивается во всей своей неприглядности - следы грязи на полу, пятно чернил, на одной из парт, рассыпанные на камнях пуговицы, доска, расцарапанная мелом. Все это на какое то время вобрало их в себя, и не вырваться.
- Довольно забавный выходит способ требовать долги, не находишь? - Он хмыкает, замечая, что в неверном свете, тени от ресниц сильнее выделяют исхудавшие щеки, - Ты же знаешь, мне ни нужно от тебя ни кната. На самом деле - ты все знаешь. и что произойдет потом, и что было до этого, но реальность ускользает из твоих ладоней и перетекает в мои, даже когда я до тебя не дотрагиваюсь.
- Пей давай, иначе так и будешь трястись как кролик перед удавом. - Он вздыхает и делает круг по кабинету, наблюдая за тем, как в свет попадают книги, расставленные в шкафах, - подшивка журналов "Трансфигурация сегодня", клочок записки, оставленной на парте, на которой можно прочитать, что какой-то "Джон смотрит на Ребекку весь урок...", окна, наглухо закрытые, за которыми можно угадать легкий снегопад, стены, опять парты, - все возвращается на круги своя, но центр не меняется, - все в этой комнате направлено на неё. - В этом - вся суть. - Он даже не думает прятать странную улыбку, на миг возникшую на губах. - Если предоставить тебе выбор - ты удерешь отсюда с такой скоростью, что не догонишь, а, как я уже сказал, нам нужно поговорить. Итак?
Он ходит перед ней, как заключенный по камере, обреченный, со связанными за спиной руками, и не изменить; резко выдыхает и достает из кармана злополучный галлеон и подбрасывает его на ладони, вертит между пальцами, не сдерживая полубезумную усмешку. - Мне повторить вопрос, или ты его запомнила?
Услышав её последние слова, резко разворачивается и подходит совсем близко, настолько, что касается пальцами её подбородка, поворачивая лицо к себе, заглядывая в глаза, чего не собирался делать не при каких обстоятельствах. - Что-то я не вижу на тебе серой мантии, или у меня со зрением плохо? Надеюсь, на этом дурацкие вопросы закончатся. - В противовес словам, он продолжает с осторожностью дотрагиваться о её щеки.
Внезапно оказавшись в центре светового круга, он совсем забыл, что удивлялся тому, что с губ не срывается пар; с них слетают слова, а это, пожалуй, еще холоднеею

 Отправлено: 18.12.10 07:56. Заголовок: После какого-то там ..

После какого-то там по счету вздоха Эбигейл больше ничего не предпринимает. Она наблюдает, как Теодор меряет полутемный кабинет слепыми шагами, как усмехается, подставляя лицо плавно скользящим тЕням, как поцелуям, перехватывает перпендикулярами взгляды; и отворачивается. То, что ему ни кната от нее не нужно, она уже успела усвоить. Вот только, пожалуй, после всех этих нелепых смертей и издевательств над невиновными, именно это и было самое грустное в их еще короткой истории. Она и без того уже так много раздумывала на эту тему, что тешить себя иллюзиями сейчас было бы просто непозволительной глупостью. Каждый требует со своих должников как умеет; не суди, да надейся, что, быть может, это зачтется тебе потом, на рубеже последней секунды. Но рубежи сейчас так далеко; приложи ладонь козырьком к горячему лбу, как знать, может быть разглядишь очередной поворот. Но мы все время выбираем чужой лоб взамен собственного, чтобы приложить к нему руку, и лишь мешаем друг другу разглядеть то, что будет потом, заслоняя ослепляющий снегопад. Это противоречит логике мира; человек, которому ничего не нужно, не может хотеть чего-то. Эта мысль складывается в голове вдвое, как старая простыня, потом вчетверо, превращаясь сгиб за сгибом в тугой комок, и, наконец, застывает. И непонятно, что с ней теперь делать, подводить под какие каноны, и какой моралью оправдывать. Девушка только безучастно кивает, в ответ на реплики о кроликах, об удавах, о выборе, и о необходимости разговора, словно слушает перечень купленных книг для седьмого курса, половина из которых им так и не пригодились; в школьных учебниках не пишут, что нужно делать, когда на твоего соседа по парте накладывают очередной Круциатус. Той палочке, что лежит у нее в кармане, пришлось убить человека; доводилось ли той, что зажата в руке у слизеринца творить заклинания, которые всегда звались непростительными? Она не уверена, что хочет об этом знать.
– Я была на уроке у Керроу. – Конечно, она помнит вопрос. На Рейвенкло каждый год подбирается весьма-таки неглупый народец, стоит сказать. Но прогуляв урок у одной из Керроу, попасться в лапы другому – какая-то слишком злая ирония. Воспоминания эхом отдаются в голове; девушка не пускает их дальше, чем следует, но короткий вздох сдержать не успевает. Однако, формально это было почти что правдой. Уж точно не более, чем кому-то стоило знать. Самое время загнать обратно уже подступающий к горлу ком и продолжить. – Не знаю зачем тебе эта информация… Это все, или еще что-нибудь? – Теперь она даже не вздрагивает, когда слизеринец, завершив круг, вновь оказывается напротив нее, лишь краем глаза наблюдая за ходом его движения. Но к тому, что он окажется слишком близко, где-то внутри мелового круга, тяжело было быть готовой. Затравленный взгляд упирается в пару неожиданно внимательных карих глаз; борьба с желанием зажмуриться сводится лишь к тому, что девушка несколько раз моргает. Щека под холодными пальцами едва заметно алеет, словно ладони у юноши были испачканы детской акварелью. Эбигейл пытается бороться с собой еще несколько мгновений, но понимает, что нужно отступать как можно скорее. Она поднимает все еще зажатую в руках бутылку, так что ее горлышко оказывается точно посередине между их лицами и спрашивает, нарушая молчание :
– Что это? – Голос со стороны кажется каким-то уж странно хриплым. Она слегка наклоняет бутыль к себе, вдыхает пьяный запах и морщится; то ли от резкости аромата, то ли от глупости собственного вопроса. По всему замку стрелки сотен часов размеренно отмеряют щелчками время; в этой комнате их никто не слышит.

 Отправлено: 19.12.10 01:02. Заголовок: В этом году весь зам..

В этом году весь замок погряз в долгах, каждый из тех, кто ходил по этим коридорам, сбегал по лестницами, в спешке листал книги перед экзаменами, у каждого из них открыт личный счет, на который чья-то бесстрастная рука начисляет все новые и новые единицы, и глупо надеяться, что они когда-нибудь превратятся в нули.
Этой зимой вообще глупо на что-то надеяться.
По сути - им всем не больше восемнадцати, девятнадцать кажется каким-то недостижимым числом, которое даже язык не позволяет назвать возрастом, а к двадцати все единицы сложатся в бесконечно-прямую линию, ленту, на подобии тех, которыми перед расстрелом завязывали глаза. Им не завязывают, - закрывают ладонями, холодными, испещренными линиями, словно старыми шрамами, старческие, - не бывает таких у детей (они ведь все еще дети, которым кто-то пририсовал лишние годы в личном деле). И когда прохладные пальцы касаются припухших, простудных век, бровей, первых тонких морщин на лбу, - весь мир погружается в безопасный полумрак, отступает на второй план, замирает этой своей треклятой зиме. Зима-зима-зима, через слово, через предложение, безнадежно, без весны, без оттепели; лишь бы были ладони чужих рук вместо расстрельных лет из сплошных единиц.
Мы сбросим счетчик до нуля и начнем отсчет с двух; с тебя и меня, а все остальное пускай идет к дьяволу. Ритм шагов совпадает с сердцебиением, кардиограмма на мониторах ровная, один-два-три, но никто не замеряет, врачи колют морфий тем, кто разбирает ладони ногтями от боли, у них времени на лишние подсчеты, - не спасают.
Сейчас ему кажется, что все это невозможно бессмысленно, - что он хочет узнать сверх того, что застыло на сетчатке глаза, - она не расскажет правду, они так и будут ходить по кругу, начерченного мелом на полу, - внутри него цифры, буквы и ни одного нуля.
- У Амикуса? - Уточняет он, поднимая в памяти тот день, когда в темноте класса были отчетливо видны огненные всполохи, похожие на отсветы маяка, стоящего на вершине скалы, ведущего корабли прямиком на рифы. - Вместе с тем пропавшим хаффлпаффцем, как его... Кристиано? - Он не смотрит ей в лицо, отчаянно боится того, что в этот момент может отразится в её глазах. - Может, стоит вычеркнуть его фамилию из списков пропавших без вести? - Без вести - ложная надежда, призрачный шанс на что-то, чего лишаешься, натыкаясь на знакомую фамилию в некрологах. Он протягивает на раскрытой ладони золотой галлеон, - уже потертый, с личным номером на ребре, бесконечные комбинации из восьми цифр. - Может, тогда объяснишь, чем эта монета отличается от той, что ты тогда выкинула в сугроб? В чем тут весь смысл, в порядковых номерах, не сходящих на нули?
Расстояние сократилось до сантиметров, замерло, ощетинившись, - ни ближе ни дальше, а ладонь по-прежнему касается щеки, с вымученной, вывороченной наружу нежностью, застывшей между этих линий, сплетающихся в узлы, которые не развязать. Почему-то сделать шаг назад кажется совсем невозможным, когда он понимает, что сейчас, на этом несуществующем промежутке между ними, скапливается тепло, которое исчезнет, испарится, растворится в воздухе между каменных стен. Именно поэтому он не отступает, когда она поднимает руки с бутылкой, пытаясь отстраниться; появилось устойчивое ощущение - что под ногами пропасть, и возможности сдать назад нет, и колоду карт пересдавать уже некому, приходится ставить все, не имея лишнего козыря в рукаве.
- Виски. - Он даже не пытается скрыть усмешку, появившуюся в уголках губ. - Обыкновенный маггловский, но вкуса он от этого не теряет. Ну же, смелее, неужели на Рейвенкло отправляют сплошь непьющих и правильных?
Им не отдать всех долгов, счетчик не пойдет в обратную сторону, а где-то напротив их фамилий только что появилось по одной насечке.
Не отплатить.

 Отправлено: 20.12.10 05:00. Заголовок: А часы продолжают ти..

А часы продолжают тикать, не желая оставить нам хоть самую малость побольше времени, чтобы как следует во всем разобраться. Отблески золота на мгновение настораживают, но девушка вспоминает, что ее галеон спокойно лежит где-то на самом дне школьного чемодана, и успокаивается, пытаясь не поддаться тревоге.
– В них. – Эбигейл кивает. – Знаешь, что это за цифры? Всего лишь номер, указывающий на отлившего их гоблина. – Она делает небольшую паузу, и дотрагивается до лежащего на ладони юноши галеона указательным пальцем левой руки, словно надеясь спугнуть тот пресловутый смысл. – А еще в цене. То, что наши монеты могут нам помочь получить, попросту несоизмеримо. – И замолкает, поставив точку ровно на границе того, что постороннему человеку следует знать. Здесь и сейчас в разделяющих их сантиметрах и без того слишком много не самых желанных тем. Если девушка и удивилась наличию у слизеринца простого маггловского напитка, то совершенно никак это не продемонстрировала. Сейчас повсюду размывает границы, метель засыпает их снегом, стирает из памяти; мы забываем, что хорошо, а что – плохо, двигаемся наощупь, ударяясь незащищенными коленями об углы. Все переворачивается с ног на голову – неброский серый из незаметного превращается в кричащий, будто бы заклейменный; из толпы взгляд невольно сразу же выхватывает именно его, в каком-то полуинертном страхе перед неизвестностью в общем. Земля планомерно уходит ид-под множества ног; ее застилает снег. Как фокусник, закрывающий платком свою якобы волшебную шляпу – мы никогда не знаем, что в ней появится в этот раз, пока он вновь не снимет платка. Все ждут весны, но никто не знает, сможет ли она достать из шляпы именно то, чего все так трепетно ждут; кажется, мы уже разучились мечтать и верить в то, что лучшие времена успеют застать и нас на этом веку. Нас всех выпустили в февраль, как хозяйских псов, но забыли сказать, когда именно откроется дверь, что ведет обратно в тепло. Только и остается, что ждать – тут уж кто как умеет – и согревать ладони дыханием. Девушка отрешенно перебирает пальцами по слегка согревшемуся стеклу, словно надеясь, что от этого что-нибудь изменится в ее пользу, но ничего так и не происходит. Она обреченно подносит бутыль ко рту, чуть повернувшись в сторону, чтобы не ударить юношу донышком по подбородку, зажмуривается и делает осторожный глоток, перекатывая жидкость к горлу, словно ступню с пятки на носок, наступая на тонкий лед. Виски обжигает язык; она подавляет напрашивающуюся гримасу, открыв глаза, и протягивает бутылку обратно ее владельцу в таком естественном жесте, словно они уже не одну сотню раз так делали. Оставив на губах терпкий привкус, тепло медленно спускается ниже, согревая что-то в груди. Но снаружи по-прежнему так же холодно; и, как знать, может дело не только в температуре. Боязнь понемногу отступает, неохотно сдавая отвоеванные ранее дюймы. Вот только сложно сразу сказать, что приходит на ее место. Платок снят, и им обоим нужно хотя бы попытаться подумать, что с этим делать. Она и пытается этим заняться, растягивая как яркоокрашенную лакрицу глухое молчание, повисшее в полутемном классе.
– Что ты знаешь? – Девушка на несколько секунд замолкает, словно взвешивая только что сказанные слова. Виски лишило голос всяких эмоций, сделав его каким-то безжизненно равнодушным. Но она совсем не обращает на это внимание, вглядываясь в освещенное лицо слизеринца, словно пытаясь досконально запомнить каждую черточку. – Не стоит больше ходить кругами. Просто расскажи, что тебе известно. Как знать… – Она делает очередную паузу в своих словах, но не продолжает. Правда ведь не всегда бывает сладкой на вкус, мы все давно это знаем. Как знаем и то, что всегда можно научить себя забывать. Все замирает; если снимаешь платок со шляпы, будь готов, что находящееся внутри может удивить даже тебя самого.

 Отправлено: 22.12.10 16:28. Заголовок: Вечерами становилось..

Вечерами становилось особенно промозгло, словно вся отопительная система замка в считанные часы выходила из строя, а стены выстуживались мгновенно, даже не пытаясь сохранить хоть капли тепла; ртуть на столбиках термометра скатывалась до нуля и застывала там, словно примерзая к стеклу, в котором была заключена. Те, кому не посчастливилось, и приходилось выполнять отработки в классах, старались как можно сильнее запахнуть мантию и обернуть вокруг шеи шарф, надеясь хоть таким образом сохранить тепло от тела, - все оказывалось бесполезным.
Если еще пару месяцев назад, в часы после ужина, в коридорах замка еще можно было заметить учеников, то сейчас он расходились задолго до начала комендантского часа, практически не ходили по одному, и не редко можно было увидеть, как старосты факультетов, пятикурсники, с напуганными выражениями лиц, держали за руки малышню, стараясь как можно быстрее добраться до гостиных, словно это было последним местом в замке, где сохранялось ощущение хоть какой-то защиты; четыре пульсирующие точки на карте замка.
Через неделю, может две или три, - первые студенты начнут уходить, прятаться в выручай-комнату, а ночами совершать абсурдные вылазки, словно наступившая весна прибавила им храбрости и смелости, заставила застывшее, выстуженное сердце биться сильнее, чаще, разгоняя застоявшуюся кровь. И замок встрепенется, как кот, которого что-то вывело из состояния полудремы, ощерится, встанет на дыбы, начнет переминаться с лапы на лапы, словно готовясь к прыжку; от только приземлится некуда, и все останется на своих местах.
Еще день, другой, третий, - все это сольется в неделю, та обратится в месяц, - они не заметят, как выпустят из памяти этот день, что бы потом к нему вернуться, когда ртуть поднимется на несколько делений вверх, а по коридорам смогут спокойно пройти вечером несколько первокурсников, ничего не опасаясь. Если такой день наступит.
- Лишнее Круцио между ребер? Я не сомневаюсь, что это несоизмеримо больше с тем, что стремятся получить остальные. Или ты про Аваду в грудь? - Голос кажется совсем безжизненным, словно доносящимся со стороны.
Раз за разом, шаг за шагом кто-то чертил на полу меловые круги, и сейчас они так неудачно вляпались в один из них, заключив себя между линиями окружности, - бесконечной кривой, у которой нет ни начала ни конца. Он не мог заставить себя все выложить сходу, она пыталась понять, что знает. стоящий напротив человек, это было бы похоже на сцену из какого-нибудь неудавшегося спектакля, если бы не было реальностью, настолько осязаемой, что легкое движение руки, и он опять смог бы дотронуться до неё. Но вместо этого он наблюдает за её реакцией на весьма крепкий напиток, а потом принимает бутылку из её рук с такой легкостью, словно это и правда норма, - целоваться, переругиваться, пытаться что-то выяснить, а потом распивать запрещенные алкоголь в стенах школы; кажется, последовательность он указал верно.
А стоило бы уже разорвать повисшее молчание, оно, на удивление, совсем не давит на виски, но у всего этого есть цель, и уже бесполезно куда-то сворачивать, - в этих коридорах нет ответвлений, только прямая тропа, у которой совершенно не видно конца; да и есть ли о вообще, на самом деле?
- Что Моретти никогда не вернется к своим родным, и что те даже не смогут навестить его могилу; знаю, почему он не вернется, и кто в этом виноват. Вот только объясни мне, какого черта, а? - Он не замечает, что голос становится громче, напряженнее, что он злиться, так глупо и необъяснимо, на этих идиотов, что подставляют себя, на Кэрроу, который оказался конченым выродком, на то, что весь привычный мир трескается, как лед на лужах, если случайно на него наступить. - Ты можешь мне объяснить, чего вы добиваетесь? И почему ты мне не сказала, - тогда, или двумя днями позже? Черт... - Вспышка злости гаснет так же быстро, как и появилась, и он, сделав глоток, возвращает ей бутылку.
Места между ними становится катастрофически, непотребно мало, но его это мало волнует, на самом деле, его сейчас практически ничего не интересует, все вопросы могут просто повиснуть в воздухе, - внутри появляется пустота, выжигающая любой интерес.
И вечерами становится совершенно пусто.

 Отправлено: 20.01.11 01:43. Заголовок: Снег все так же, как..

Снег все так же, как и пару минут назад прилипает снаружи к окнам, где-то в гостиных студенты учат заданные уроки, кто-то из комитетчиков патрулирует участки самых ходовых коридоров; ничего не изменилось. Ничего не произошло. Девушка на пару мгновений впустила тень удивления в собственный измученный взгляд, и тут же прогнала ее оттуда долой. К этому все и шло – непонятно откуда, но Теодор Нотт был в курсе событий, произошедших в тот злополучный день. И что самое обидное – непонятно, усложняет это происходящее, или делает его проще. Хотя нет, на самом деле самым обидным было другое : тот обвинительный тон, которым он бросал ей свои вопросы. С каждым новым, Эбигейл почти физически ощущала, как силы покидают ее тело, не выдерживая этого смешанного с болезненным отчаянием напряжения. Вдох – медленный выдох. Чедвик неспеша опирается на стоящую сзади парту, в поисках уходящей уверенности.
– Зачем? – Безучастно роняет она, глядя куда-то чуть выше его плеча. – С какой стати вообще… – Замолкает, скатывая обратно вниз подступивший было к гортани ком, и мотает головой, словно заблудившийся зверь, не произнося ни слова; только чуть приоткрывает рот, чтобы было легче дышать. Кажется, будто она продолжает говорить до сих пор, просто слов ее больше нельзя услышать человеческим ухом; срываясь с губ, они сразу же растворяются в воздухе, дробятся на сотни атомов, бесцветным налетом оседающих на плечах и рукавах мантии. Механическим жестом она смахивает этот налет, как невидимую пылинку, с его плеча, не пошевелив ни единым мускулом на лице. Потом все так же, без каких-то эмоций, забирает бутыль; медлит немного, будто бы в нерешительности, но потом вновь подносит ко рту, делает глоток, с шумом выдохнув носом накопившийся в легких воздух. Тепло спускается вниз, по уже испробованной колее. Чедвик задумывается еще на несколько секунд, и повторяет проделанное, отправляя еще одну порцию виски вслед предыдущей. Горло перехватывает властной рукой, мешая говорить сразу же; девушка просто всовывает бутылку обратно слизеринцу, зажмуриваясь от крепости. Секунда, другая, третья… Она резко, одним взмахом распахивает глаза, но взгляд по-прежнему устремлен «в молоко», игнорируя подсвеченный контур оказавшегося так близко лица.
– Ты думаешь, мне легко было вообще хоть что-нибудь тебе сказать? Да кому угодно сказать о том, что произошло; думаешь, это было так просто? – Голос очень тих, почти срывается временами на шепот, но не затихает, словно истосковавшийся по влаге путник, увидевший колодец в пустыне. – Догадываешься, как бы он отреагировал, начни мы болтать об этом? Нет, я не понимаю… – Она вновь едва уловимо качает головой. – Я правда не понимаю, чего ты хочешь добиться своим оскорбленным тоном… Хочешь подробностей? Вдохнуть новую жизнь в скелетики старых сплетен? – Наконец, замолкает, и только теперь впервые смотрит прямо в глаза. – Боже мой, ну какое тебе до всего этого дело, а? – Какая разница всем, кто пережил этот день. На долю каждого отсыпано не больше, чем тот сможет донести. Вот каждый из нас и просто несет свой мешок. И эта девочка сейчас искренне не понимает, зачем нужно заглядывать в мешок идущего где-то сбоку, когда на твоих плечах наверняка уже покоится ноша, ничуть не легче тех, что достались твоим соседям.