У тебя в руках бутылка маггловского виски и сигарета в зубах; ты очевидно пьян, но не настолько, чтобы себя не контролировать; ты вообще всегда себя контролируешь, даже когда не очень и хочется.
Тебе уже двадцать пять, чёртовы двадцать пять - и тебе всё чаще не хочется просыпаться; иногда твоя жизнь слишком хороша, чтобы в неё верить, но чаще всего ты не живёшь; с натяжкой можно сказать, что ты существуешь, особенно сегодня. Круг близких тебе людей совсем сузился, а мать ещё лет семь назад отбыла в Италию; ты до сих пор живёшь в режиме "Рим-Амстердам-Лондон", ведь у тебя никак не получается выбрать, где же остаться.
У тебя много, очень много денег - достаточно, чтобы входить в Совет-чего-то-там в Министерстве, являться акционером нескольких компаний и не думать, вообще ни о чём не думать - спасибо природным данным и спасибо дражайшей мамочке, любительнице отправлять мужей на тот свет. Ты не станешь отрицать, что тебе всё давно приелось; хотя по выходным ты обманываешь себя, развлекаясь так, как многие не смогли бы - у них просто не хватит смелости и средств. Тебя называют прожигателем жизни, а ты отрывисто смеёшься им в лицо и предлагаешь покурить травки. Твоё лицо всё так же привлекательно, как и раньше, но ты ещё больше похудел с момента выпуска из Хогвартса; вообще, кажется, ты постоянно худеешь - ещё через четверть века от тебя, наверное, ничего не останется. Если, конечно, ты ещё будешь жив через четверть века.
Потому что - когда ты успел потерять себя, ты не помнишь. Ты помнишь, как устроил все свои дела так, чтобы взять перерыв в год, едва тебе исполнилось восемнадцать. Ты всю Европу тогда объездил, ломая стереотипы о консерваторах-англичанах - впрочем, ты же итальянец, не забыл? Ты помнишь, как растянул свой "перерыв" ещё на год. А потом ещё. И ещё. Ты появляешься на собраниях и деловых встречах, и те, кто ниже тебя по статусу, почему-то очень тебя боятся; ты появляешься в кругу старых знакомых - кто-то слишком похож на тебя, а кто-то пал слишком низко. Те, кто к двадцати пяти обзавёлся семьёй и детьми, отчаянно завидуют тебе - твоей свободе, твоей независимости, твоей раскрепощённости. Эти глупцы даже не знают, о чём говорят. Они не подозревают, что ты не любишь спать один - настолько, что, если тебе не с кем спать, ты не ложишься вообще.
На тебе обычные синие джинсы, по обыкновению начищенные ботинки с узкими носами и чёрный свитер - тебе необычно холодно, хотя этой ночью в Лондоне даже не дует ветер; ты аппарируешь на крышу маггловского торгового центра, запрокидываешь голову и глотаешь виски так, будто это последняя бутылка в жизни; ты глубоко затягиваешься и осматриваешься - всё как всегда, горят фонари, где-то внизу шум улиц и разговоры магглов. Ты здесь - потому что ты в последнее время очень часто здесь. С тех пор, как ты перестал задумываться, в какой столице окажешься завтра, ты почему-то полюбил небоскрёбы, двадцать шесть этажей - далеко не предел. Такие места не представляют из себя ничего интересного днём, но ночью меняется всё; ночью, как ты знаешь, всегда всё как будто меняется.
Ты бросаешь сигарету далеко вниз и тут же закуриваешь следующую; ты достаточно в своём уме, чтобы понять, что ты чувствуешь кого-то ещё. Что ты здесь не один. Ты хмуришься и идёшь вперёд - какого чёрта кому-то понадобилось в этом месте; да как вообще кто-то сюда попал?
Ты не любишь, когда в твоё одиночество кто-то вторгается, пусть и не нарочно; проще было бы, наверное, вообще не идти туда, куда ведут ощущения; но если здесь кто-то ещё - значит, он мешает тебе, такому одинокому страдальцу; звучит смешно, но ты просто хочешь быть здесь один. Только один.
Ты искренне желаешь незнакомцу сдохнуть, пока медленно идёшь вперёд по крыше, которую едва освещает ночная иллюминация, да ещё Луна - жёлтый диск, в котором ты почему-то всегда угадывал насмешку.
- участник сейчас на форуме