Ты смотришь мимо меня,
И от этого я сам не свой.
Я боюсь улыбнуться тебе.
Но позволь же мне быть рядом с тобой.
Разреши мне проводить тебя домой<\/u><\/a>. © На самом деле я уже готова на что угодно: проигрыш, победа – плевать. Мне отчаянно надоело смотреть на лица, щеголяющие кровоподтеками; еще немного – и я начну искать того, кто наконец заберет меня домой. Дома не то чтобы лучше – вовсе нет, просто я отчаянно не терплю бессмыслицы, а именно в это превращается моя нынешняя жизнь здесь. Иногда я думаю о том, что нужно сделать, чтобы ускользнуть из замка, но ничего, кроме способа Амикуса Керроу, не приходит мне в голову. Впрочем, еще пара таких месяцев, и убийство не будет казаться такой уж плохой альтернативой.
Это даже не усталость, к тому же - объективно - не с чего.
Я всего лишь хочу домой, неужели это так много.
Я хочу домой – но прихожу только сюда, в продуваемый темный коридор башни. В романах принято писать «ноги сами принесли ее», но я не тяну на бульварную героиню, к тому же это мало похоже на бессмысленное шатание по замку – цель-то вполне ясна. Я прихожу, чтобы ждать, забывать и учиться думать, что «проигрыш-победа» - это самые важные на свете вещи.
На которые мне плевать, совершенно верно.
Умница, Летти, ты доросла до градуса «люди выше абстрактных сил», неслыханная дерзость вечности, перед которой не осталось никаких обязательств. А ведь в нем, том человеке, которого ты ждешь, ругаясь на костяной холод сквозняков, нет ничего особенного (почему-то люди с отметиной «ничего дельного» в итоге оставляют больше всего шрамов, какой парадокс).
Ну, парень. Сколько ему там – семнадцать? Возраст как возраст, средоточие вселенской глупости, заключенное в двухзначном числе. На него хочется кричать, обнимать, верить в какие-то непрописные истины; ты не уверена, что оно того стоит, но зачем-то трясешься, растирая сухими ладонями плечи, заглядываешь за угол и качаешься на ступеньках, как маленькая. Ты, конечно, редчайшая собственница: в детстве, например, мечтала удержать лето, сейчас надеешься вцепится зубами в терпкую кожу на шее и не отпускать. Все происходит под знаком протеста и по всем законам должно оставлять чувство собственного превосходства, но почему-то приносит только привкус горечи и металлические нотки крови.
Наверное, ты просто что-то перепутала в своих уравнениях и начала стареть тогда, когда следовало повзрослеть.
С детства тобой легко усвоилась истина о том, что за все нужно платить, и именно поэтому внезапно нарисовавшийся бесплатный бог кажется мифическим персонажем. Нет, конечно, Терри Бут не похож на бога (еще бы знать, где границы сходства-различия), и вообще – у него выскочил прыщ на лбу, ты вчера видела; на веках тонкая кожа с проступающими сеточками капилляров, короткие неровные ногти на ловких фалангах пальцев. Не мальчишка, а какой-то воплощенный танец с правдой; по ночам в коридорах башни ты обнимаешь правду за худощавые плечи, стягиваешь с правды галстуки и рубашки, и все сворачивается в полубезумный латиноамериканский хастл – даром, что никто из вас двоих никогда не умел танцевать по всем правилам.
Все, в общем-то, довольно неплохо: слышишь, вдалеке уже тихая поступь, тебе не дадут простудиться в этом треклятом холоде, и, может быть, ты еще не совсем увязла в своих победах и проигрышах.
И когда-нибудь научишься танцевать хастл.