Отправлено: 31.01.10 00:51. Заголовок: Экспресс до Лондона [B. Zabini & T. Nott]

time: 1998;
place: hogwarts-express;

 Отправлено: 01.02.10 21:22. Заголовок: Он старался как можн..

Он старался как можно быстрее пробираться сквозь эту толпу, в которой не было привычного смеха, шума, слез прощания и обещаний писать. Никто не обсуждал планы на каникулы, кажется, даже совы в клетках вели себя намного тише. Птица пятикурсника, везущего свою тележку перед ним, спрятала голову под крыло, а её хозяин, остановившись погладил её по перьям, после чего они продолжили движение. Никто никуда не торопился все ученики словно пребывали в сомнамбулическом состоянии. Хотя какие они теперь ученики, - уже всему научились, жизнь добродушно дала палкой по хребтине напоследок, и теперь наблюдала за ними с мрачной решимостью и исследовательским интересом. Невилл помогал младшекурснику занести в поезд тяжелый чемодан, - он с каждым днем все больше напоминал то ли птицу-наседку, то ли хищника, оберегающего своих детенышей.
Он в очередной раз подумал о том, как же все-таки они постарели.
Два года назад, так же подходя к поезду до Лондона, они смотрели на перешептывающихся семикурсников, на обнадеженные лица и, даже немного завидовали их взрослой жизни. А теперь у них это есть, - по глазам они старше любого старика, коротающего всю жизнь дома пред телевизором, но каждый из них мечтает вернуть детство.
Теодор Нотт помнил, как в первый раз подходил к этому поезду, - отец держал его за руку, а мать шла рядом, в его любимом цветастом сарафане, который развевался на легком, теплом ветру, в котором еще не было ни намека на первый день осени. Наоборот, ощутимо веяло летом, или ему просто так казалось, когда солнечный свет заливал асфальт платформы, и вокруг слышался шум и гам. То тут, то там из поезда выходили уже расставившие свои вещи старшекурсники, и теперь что-то обсуждали с друзьями, которым удалось найти свое место лишь в соседнем вагоне. У нескольких человек блестели значки старост на груди, еще один, худощавый парнишка, хвастался новой метлой, подаренной родителями.
Сейчас тут все та же толпа, те же лица, обветренные, с искусанными губами, а у одного мальчишки подпалены брови. Он ждал шепота в спину, презрительных взглядов, а встречал лишь сочувствие, боль и непонятное чувство, заставляющее убыстрить шаг, что бы не встречаться с ними глазами. Один раз, на его пути вырос незнакомый Хаффлпаффец и просто долго смотрел в глаза, а потом протянул руку. Кажется, мир потихоньку сходил с ума, что бы вернуться в старое русло, - нужно будет только пережить это лето, многочисленные похороны и множество траурных речей, влажные от слез платки, и вечно припухшие от слез глаза Эбигейл. Но они переживут, иначе и быть не может. Осталось только добраться до нужного вагона и оставить вещи в любом мало-мальски свободном купе, а затем уйти, что бы избежать любых разговоров, которые в последнее время сводились к одному: "Как жить дальше" и "Как вернуть семье былой статус". Теодор Нотт больше не беспокоился о том, как вытащить отца из тюрьмы, - вчера из министерства пришло извещение о пожизненном заключении. Нужно было влияние и много денег. А у худощавого мальчишки только изодранная душа и пачка измятых сигарет в кармане, - небольшая цена за свободу.
А больше и не надо ничего. Они прошли, они выжили, все вместе или по отдельности, но увы, не всем так повезло. Кажется, на последние недели цвета Гриффиндора стали обозначать траур и скорбь, ему казалось, что у него больше не хватит сил смотреть на красные цвета, что в его жизни их больше никогда не будет.
Поднимает чемодан, опираясь ногой о подножку, затаскивает его наверх; свободное купе находится практически сразу, и он без зазрения совести оставляет все вещи там, выходя в тамбур, что бы смотреть за учениками, все еще забирающимися в состав. Кажется голос машиниста возвещает о том, что поезд отправляется через пару минут, а паренек достает все ту же измятую пачку сигарет, что бы вытащить из неё наименее помятую, и медленно прикурить.
Минута,... тридцать секунд,...
скоро. совсем скоро.

 Отправлено: 02.02.10 00:32. Заголовок: Блейза дома никто не..

Блейза дома никто не ждёт - Каролина прислала короткую записку, извещавшую о том, что она отбыла в Рим, чего и сыну желает, и вообще, он волен делать всё, что угодно в этой чёртовой Англии. Дафна в последние дни словно стала невидимкой, бабушка умерла от банального сердечного приступа месяц назад. Дяде Уильяму, всегда разрешавший называть себя просто Уильямом, теперь наверняка уже вынесли приговор.

Дорогая мамочка (позволь называть тебя мамой, ты ведь так это ненавидишь), спасибо, что прислала итальянскую сову. Очень их люблю, мамочка. С твоей стороны было весьма любезно сначала уехать, а потом уже поставить меня в известность.

Блейз старается пробраться сквозь толпу как можно быстрее - и проскальзывает, будто нож сквозь масло. Нет, от него не шарахаются, как от изгоя или прокажённого; да, он уже вновь может ставить прекрасный ментальный блок. Нет, ему нет дела до тех, кто его окружает; да, ему просто больно смотреть на лица, которые изменились слишком сильно за эти полгода.

Дорогая мамочка, ты хоть представляешь, каково мне было? Я понимаю, что тебе было плохо. Я всё понимаю. Ты же знаешь, дорогая мамочка, какой я у тебя понимающий. Но всё-таки задумайся, хоть на секунду задумайся о тех, кого ты потеряла. Я не про твоих недолюбовников, мамочка. Лишь бы убраться из страны, да, мамочка? Тебе совсем на всё наплевать?

Блейзу срочно нужно найти купе, желательно, чтобы там было пусто, или чтобы там был кто-то из тех, на кого смотреть ещё не опротивело. Тот, с кем Блейз может разговаривать и разговаривать - бесконечно, и молчать - целую вечность.
Блейз успевает оказаться в экспрессе за минуту до отправления; чего бы ему точно не хотелось - так это опоздать. Было бы так просто аппарировать из Хогсмида - и дело с концом, но какая-то часть слизеринца очень не хочет просто так расставаться со школой. Пусть в последние месяцы замок превратился в ещё одну немаловажную часть надоевшей до чёртиков войны, пусть - всё равно Хогвартс был последней преградой перед окончательным вступлением во взрослую жизнь. Об этой жизни они в детстве мечтали, представляя всё в ярких красках: путешествия, балы, браки с себе подобными, пьянки и веселье - все, как на подбор, красивые, хладнокровные, истинные сыновья и дочери своих высокопоставленных родителей. И вот они получили эту долбанную взрослую жизнь - и что? Блейз за последнюю неделю спрашивал себя об этом тысячу раз. Хоть бы кто-то дал ответ - и что?

Дорогая мамочка, ты, наверное, совсем забыла о своём брате, правда? Поставила на нём крест и сбежала, да? Неужели у тебя не хватило бы сил найти достаточно связей, чтобы Уильям избежал суда? Не знаю, быть может, ему уже вынесли приговор - так что, сложно приложить усилия, дорогая моя мама? Тебе понравится жить этой новой жизнью и не помнить ни о чём и ни о ком?
Я уверен, что да.

Блейз видит пустое купе, дверь открыта, и итальянец сразу узнаёт вещи кузена. Его самого нет, но Блейзу не нужно гадать, куда кузен мог запропаститься - Блейз оставляет свои вещи в том же купе и сразу идёт в тамбур.
Теодор Нотт как раз прикуривает, когда в холодном тамбуре появляется Блейз Забини, какими-то рваными движениями вытаскивает сигарету из пачки "Житана", прикуривает, затягивается и долго выдыхает дым в потолок.
- Привет.

Дорогая мамочка, будь уверена: даже если я отправлюсь в Италию вслед за тобой, я сделаю всё, чтобы встречаться с тобой как можно реже.
За поместье не беспокойся, с делами я разберусь. Хотя ты и так не беспокоишься.
Non dico addio*,
Блейз.

Поезд тронулся.

* Не прощаюсь (итал.)

 Отправлено: 03.02.10 23:32. Заголовок: Глухой удар железны..

[Он часто ходил по рельсам, летом она накалялись и прожигали даже сквозь кеды, - обыкновенные маггловские кеды, в таких бегали ребята около их поместья, уже изрядно потертые от постоянного передвижения пешком. А между шпалами лежал гравий, выбеленные камушки, которые, казалось, своими острыми краями преломляли лучи и иной раз слепили глаза. Поезда тут не ходили, - ветка была старой и заброшенной. Но он каждый раз верил, что однажды услышит звенящий гул рельсов, камешки начнут подпрыгивать, а вдали будет виден дым, валящий из трубы, а затем, летнюю тишину пронзит свист машиниста.]
Глухой удар железных колес о рельсы, еще один, и еще, - поезд медленно отходит от платформы, оставляя где-то там на перроне утреннюю газету, которую кто-то читал в Большом зале, оставляя фантомы учеников, которые ушли в мае, и больше не вернуться, но там совсем нет людей, лишь только ветер гоняет по платформе листы бумага и мелкий мусор, - к вечеру уберут и это. А в сентябре поезд приедет опять, но без них, они останутся где-то там, во взрослой жизни, затеряются между кабинетами, чьи пороги придется оббивать, что бы смягчить приговор, вернуть себе имущество, которое Министерство примет "как добровольное пожертвование в знак осознания вины". Все то, что они уже потеряли, - ничто, по сравнению с тем, что им еще предстоит потерять. Кажется, первой в этом списке будет гордость. Как же, холеные детишки своих родителей, теперь так мучаются. Но они смогут, выстоят, - как и всегда. Ради рода, семьи, друзей, а прежде всего, - ради себя. Чтобы в один прекрасный день можно было выйти из дома, забежать в магазин за сигаретами (о, Теодор не сомневался, что облюбует себе тот маленький магазинчик около имения, где девушка-продавщица всегда мило улыбается. откладывая очередной журнал с кулинарными рецептами), и не ловить на себе внимательные, изучающие взгляды прохожих.
Среди них не будет взглядов тех, кто прошел Финальную Битву, не будет тех, кто видел, как умирают люди. И только придирчивые чиновничьи глазки у порога кабинетов, и елейно-приторный тон тех, кто ничего не потерял, а только приобрел, - видимость власти.
[А машинист, - высокий мужчина, лет сорока, ас добрыми синими глазами, и морщинками около висков, которые так нравятся его жене. Она носит длинные свитера, а любая её попытка приготовить обед, превращает продукты в угольки. Но каждый день он ведет состав, что бы вернуться к ней, что бы обнять у порога, сняв фирменный синий пиджак с нашивками. Он может провести этот поезд с закрытыми глазами, - знает все семафоры и развилки, но он никогда не видит худощавого парнишку, с выгоревшими темными волосами, который каждый день ждет этот поезд.]
Поднимает глаза и видит стоящего напротив кузена, - усталые глаза, истонченные черты лица, словно вылеплены из окаменевшего воска, скрыт пеленой табачного дыма, которого здесь стало слишком много. Эбигейл обычно, прижимаясь к нему, замечает, что от его мантии стало слишком часто пахнуть табаком, а он каждый раз мысленно обещает бросить, но понимает, насколько это неосуществимо. Они отдаляются от Хогвартса, и все волшебное уходит, - просто двое уставших подростков в странной одежде ждут, пока поезд не прибудет на конечную станцию, и не вышвырнет их во взрослую жизнь. Поэтому Теодор не смотрит на часы, отсчитывающие свои секунды на запястье. Поезд набирает ход, мимо проносятся поля, леса, изредка разбавляемые домишками, в которых под вечер всегда зажигается теплый свет.
А сегодня он вернется в совершенно пустой дом, где все раскидано после многочисленных проверок Министерства, только старый домовой эльф будет привычно зажигать свет в гостиной, создавая болезненно-обманчивую видимость, что там кто-то есть. Дебора, по его просьба, на время переехала к подруге, - ей сейчас совершенно нельзя оставаться одной, она слишком не привыкла жить в этой пустоте, а значит, на мебель надеты белые чехлы, а стрелки на часах над камином застыли, когда их не стало кому заводить.
В голову почти сразу закралась мысль, а не послать бы все это, уговорить Забини приехать на недельку, по привыкать к тому, что больше не услышит хриплый голос отца, надираться каждый день до полной прострации, а в один прекрасный день отдраить все к чертовой матери, запрячь домовиков, завести часы, и вздохнуть свободной грудью. На время.
[И однажды этот паренек не придет, не увидит этого привычного поезда, забудет о том, как от жары накаляются кеды, как быстро намокает майка. Мальчишка будет беседовать с продавщицей в магазине, которая будет делится только что прочитанными рецептами, а потом пойдет к дому, сначала по пыльной тропинке, а потом по вымощенной дорожке. У мальчишки уже прорезался взрослый, серьезный голос, и трехдневная щетина, о которую вечно колется его жена, начинает хихикать и уворачиваться от поцелуев. А часы на каминной полке громко считают секунды, которые никто не слышит.]
Молодой человек тянет руку ко внутреннему карману мантии и достает оттуда подаренную отцом флягу, с вензелями, в которую щедрой рукой было налито далеко не дешевое Огневиски. Откупорив её, Слизеринец протянул кузену емкость, выдавливая из себя улыбку.
- У тебя такой вид, - краше в гроб кладут. - Он не здоровается, - они и не прощались, собственно, когда с утра каждый с кислым видом пытался проглотить привычный Хогвартский завтрак, который как назло совсем не лез в горло. Кажется кто-то, вроде это был Хиггс, читал Ежедневный пророк, который остался лежать на перроне.

 Отправлено: 04.02.10 21:25. Заголовок: Блейз впервые думае..

[мальчику ещё не исполнилось и тринадцати, он недавно закончил второй курс и думает, что его ждёт очередное скучное лето, думает, что свою жизнь люди делают сами, и что никакой предопределённости нет; мальчику ещё только предстоит наткнуться в шкафу на томик русского писателя Лермонтова (откуда только взялся) и подолгу перечитывать главу "Фаталист";
мальчик засыпает, предвкушая завтрашнее солнце и прибытие в Англию Доминико - а потом ему снятся люди, множество людей, Хогвартс, коридоры, классы, озеро, парк, толпы на Кингс-Кросс и магазины в Косом переулке]
Блейз впервые думает, что не знать ничего о своём будущем не так уж плохо; мать бросила сына на произвол судьбы, и слава Мерлину, что Министерство не достало её, и не отняло поместье, и Забини до сих пор недоумевал - почему? как пропустили? У Каролины было достаточно счетов и запрятанных в Италии денег, был и у Блейза личный счёт; у них, правда, арестовали два - за "лояльность к идеям Тёмного лорда", но Забини наплевать. Пока есть, где жить, пока есть, на что - всё в порядке, и к чёрту всё. Главное, Блейз жив - живее всех живых, ха, синяки под глазами и ещё ярче выраженные скулы - и физически здоров; а ещё есть Тео, есть Дафна, да и мать в безопасности.
Блейзу, видимо, полагается радоваться.
[а звуковые волны превращаются в световые, и в голове у мальчика радуга и какофония одновременно, и он не понимает, что со всем этим делать; во сне он судорожно цепляет пальцами простыню и кричит, кричит, кричит;
наутро мальчику хочется думать, что это был просто идиотский кошмар, но мальчик слишком умён, чтобы не знать, что волшебникам такие сны никогда не снятся просто так;
а на следующую ночь всё повторяется,
и на следующую, и на следующую;
мальчик стал эмпатом, но ещё не знает, что это слишком серьёзно]
Тамбур, разумеется, маленький и тесный, и сигаретный дым заполняет всё пространство, но Блейз ещё способен видеть кузена - будто собственное отражение. В глазах смертельная усталость, спина тоже идеально прямая, на лице печать безысходной тоски - если и есть та самая судьба, если существует, то какого чёрта она творит всё это с людьми? Многим другим на этом свете приходится и хуже; только вот Блейзу нет никакого дела до других, его не волнуют абстрактные голодные африканские дети или бесчисленные жертвы нападений Пожирателей; его даже почему-то не волнует будущее, по крайней мере, не так, как следовало бы; намного больше Блейзу почему-то сейчас интересно, когда произошёл тот самый резкий поворот, после которого всё изменилось? после которого слизеринцы разбредаются в одиночестве по разным вагонам вместо того, чтобы собраться в одном купе и лениво язвить, предвкушая будущие результаты СОВ или значки старост?
Забини немедленно берёт из рук кузена фляжку, запрокидывает голову и делает приличный глоток; он настолько привык так делать, что едва морщится, только одобрительно кивает и тянет в рот сигарету, чтобы вновь сделать затяжку и оттянуть момент, когда придётся что-то говорить - в последнее время голос у Блейза ещё ниже, чем обычно, и слишком хриплый; не удивительно, ведь Забини пришлось бы потратить несколько секунд, если бы ему вдруг в голову взбрело посчитать, сколько раз он выдавливал более одной фразы после сдачи финальных экзаменов.
- Grazie, родной, - ухмылка итальянца больше похожа на хищный оскал; но это не его вина, он просто отвык уже - по-другому.
Блейз возвращает Нотту флягу и смотрит очень внимательно.
- Кстати о гробах - думается, поместье Забини будет очень напоминать его сегодня, - кривится слизеринец (уже бывший?) и стряхивает пепел в открытое окошко. Пепел весьма символично развеивается по ветру - то ли на прах Волдеморта похоже, то ли на блейзову привычную когда-то жизнь. - Предлагаю выпасть из жизни на неопределённый срок, - взгляд Блейза, брошенный на флягу с огневиски, красноречивее любых слов.
[мальчик упорно тренируется, на протяжении двух с половиной лет почти ежедневно засиживаясь в библиотеке допоздна; мальчик читает всё о ментальных блоках, эмпатии и передаче способностей по наследству;
мальчику хочется верить, что однажды он сможет закрыться от чужих эмоций,
и однажды это почти получилось;
кто знает?
вдруг именно это и стало началом конца]

 Отправлено: 16.02.10 22:16. Заголовок: now we are free Он ..

now we are free

Он долго не мог научится ходить, падал прямо на локти, отчего они моментально разбивались и покрывались коркой спекшейся крови. Обычно гувернантка, помогавшая матери, прижимала ладонь ко рту, и протирала ссадины обыкновенной маггловской перекисью, почему-то она упорно не хотела пользоваться магией. А он ничего не мог с этим поделать, - ноги не держали, тело казалось слишком тяжелым и неудобным, - ползать куда проще. Он пошел в два года. Осторожно сделал первый шаг по мягкому ковру, покрытому длинным ворсом темного цвета, с узором в виде ромбов, потом еще один и еще,- не падая. Дошел до журнального столика и с силой вцепился за него, тяня на себя скатерть и опрокидывая вазу с цветами, разбившуюся на мелкие осколки, которые разлетаясь впивались в ноги. Но он пошел, и это было намного важнее всей боли.
Все детство он ссутулился. Дебора подходила и легко нажимала ему на плечи, прижимая большие пальцы к худым лопаткам, тем самым выпрямляя, правда, больше пяти минут это не действовало, как и хождение по комнате с книгой на голове. Ему помогли подаренное отцом седло, - к коню, еще раньше презентованное дедом, тогда он начал сидеть прямо, и сейчас просто не помнит, как это - прогибаться.
Сейчас время ходить. Ходить с прямой спиной, потому что больше никто не будет с ним возится. Скажут: "уже взрослый", заявят: "сам все может", шикнут: "сын своего отца, - такой же изворотливый". Только позвоночник не гнется под углами, - он прямой, и лопатки словно вросли мышцы, затвердевая и становясь броней, на которую каждый день он одевает белую рубашку, а Эбигейл приобрела привычку перевязывать ему факультетский галстук. Глядя на то, как нежные пальцы осторожно закручиваю серебристо-зеленую материю, по телу пробегало тепло и отчаянно хотелось сгорбится, но нельзя, уже нельзя.
Да будь проклята эта взрослая жизнь.
Разве этого они добивались, к этому стремились? Песок на их арене уже грязно коричневого цвета, - засыхая кровь никакая не красная, а самая что не наесть грязная. Так вот что течет в жилах у магглов, - застывшая корка с солоноватым привкусом, или действительно нет никакой разницы? Он проводит ладонью по лицу, чувствуя на щеках щетину, которая скоро начнет неприятно колоться. Скоро они совсем забудут что такое вид холеных аристократов, да и кому какое дело, у всех сейчас синяки под глазами, и лица изрезаны венами, от непроходящей усталости и слез. Иногда казалось, что невозможно столько плакать, что земля не в силах впитать столько слез; а ему хотелось спать, как в детстве, свернувшись калачиком, и что бы мать перебирала волосы на голове, и осторожно дула на лоб, от чего появлялось ощущение тепла и безопасности; спать много, если бы можно - несколько суток, пока вымывали кровь, находили раненных под разрушенными частями здания.
Выпускной бал превратился бы в пир на обломках, поэтому строгие черные мантии (нет, это не траур, - просто так надо), остроконечные шляпы, не надеваемые с первого курса, свиток с оценками и сухое пожатие руки министерским чиновником, - у них нет директора, что бы сказать последнее напутственное слово. Их директор умирал дважды. Падая с башни, как воин, и в одиночестве, от яда в венах, как ничтожество. Нет смерти единой и покаянной.
В его руках вновь оказывается фляжка, и он смотрит, как на металлической поверхности причудливо сплетается гравировка, выбивая семейный герб, который теперь мало что стоит. Подносит к губам, делает глоток и привычно морщится, когда в горле становится горячо, а потом это тепло разливается по пищеводу и падает в желудок, на губах на миг появляется кривая усмешка, которая тот час же скрывается за клубами табачного дыма, и невозможно сказать, - была она, - или просто показалось.
- Не за что, все равно тебе не помогло. - Тушит сигарету о стену за спиной, - совсем не аристократично, но здесь это лишнее, все ученики расселись по своим вагонам, а тут - остатки застывшего лета, которое скроет за них все шероховатости, хриплые голоса, и царапины на руках, непонятно откуда взявшиеся. - Каролина все таки уехала? - Протягивает флягу обратно сокурснику, в конце концов, дорога еще долгая, а стрелка на часах прилипла к циферблату, и остается только просить, что бы она и дальше не двигалась. - Я бы сказал не гроб, а выразился поэтично - могильная тишина. И авроры. С протоколами стоят.
Нотт не удивляется, что Забини ловит его намерения, в конце концов, можно было и привыкнуть, что с первого курса, да какое, если уж быть честным, - всю сознательную жизнь, рядом был человек, которому не нужно было ничего рассказывать, - он сам все чувствовал. Иногда ему казалось, что они скоро совсем разучатся разговаривать, настолько это иной раз было не существенным.
- Поддерживаю. - Хмыкнул. - Могу даже любезно предложить жилплощадь. Не хочу я сейчас туда возвращаться. - Кладет ладонь на шею и слегка поворачивает голову в сторону, устремляя взгляд в окно, покрывшееся пылью. - Выбить бы его к чертям собачьим. Или двери раскрыть. - Улыбнулся одними уголками губ, не привычно, - совсем как обычный мальчишка с всклоченными волосами, который возвращается с моря, и совсем дуреет от духоты в тамбуре. И действительно, близится час дня, - когда состав прогреется и дышать будет сложно. А в поместье они не будут открывать окон, - пусть пропитывается как номер в дешевом отеле, куда приводят исключительно маггловских шлюх и всегда - на одну ночь. Черт с этим.
Раньше он боялся ссутулится, показать себя недостойным семьи и воспитания, полученного в детстве, но этот страх давно исчез, и сейчас бы согнуться под всем этим, только лопатки жгут мышцы, заставая стоять прямо, смотря на слегка запыленные ботинки и подол мантии.
А там под ногами, под полом, - шпалы и рельсы, - протяженность равно бесконечности.
Стрелка на циферблате не двигается.

 Отправлено: 20.02.10 18:01. Заголовок: раз Один поезд - оди..

раз
Один поезд - один чёртов поезд, который знаменовал собой начало и конец одновременно. Блейз помнит, как ехал в экспрессе впервые в жизни - ему было спокойно, было любопытно и было...как обычно; он был в привычном кругу, и многое он уже видел; он тогда лишь посмеивался над грязнокровками, которые таращили глаза даже на тележку с шоколадными лягушками.
Блейз ненавидит шоколадные лягушки.
Каждый год сотни юных волшебников покидали Кингс-Кросс, а в конце учебного года покидали Хогвартс; для кого-то это было лишней возможностью поспать, а у кого-то за эти часы менялась жизнь; кто-то едет в первый раз, а кто-то - в последний; невозможно обобщить, вот только можно сказать точно, что летом девяносто восьмого есть те, кто будто отгорожен от остальных невидимым барьером.
два
Два человека в тамбуре стоят, заполняя свободное пространство дымом сигарет - Теодор Нотт и Блейз Забини. Ничего уникального, просто одни из тех, кому пришлось рано взрослеть. Пять лет назад ставший эмпатом подросток Блейз думал, что знает жизнь; сейчас он вполне мог бы признаться, что не знает практически ничего, и ему за это не стыдно.
Им бы понять, как сделать так, чтобы жизнь наладилась, чтобы не скатиться в пропасть, чтобы не стереть себя самих с лица земли и генеалогических древ на гобеленах; им теперь нужно будет думать, как жить, как выживать, как зарабатывать деньги, как восстанавливать репутацию; у них становится слишком много "надо" в жизни, точно так же, как "нет" и "исчезло".
Блейз теперь знает, что взросление - это не синоним слова "хорошо".
три
- Три дня назад, - морщится Забини и принимает из рук кузена фляжку, вновь делая глоток. И ещё один. - Carogna, - Нотт слышал это слово из уст двоюродного брата достаточно, чтобы не знать, что оно значит. Сука. Блейз сейчас ненавидит свою мать так сильно, что ему даже не то чтобы не хочется её видеть - он предпочёл бы не знать, что она существовала. Так как-то проще.
четыре
Четвёртый за сегодня глоток огневиски - и Блейз возвращает Нотту фляжку, и кривит губы в усмешке (ухмылке?), за которой стоит презрение (горечь?).
- Один поэт был алкоголик, другой, простите, наркоман... - задумчиво тянет итальянец, цитируя строки, непонятно откуда взявшиеся в голове. - Действительно - очень поэтично. Не удивлюсь, если авроры у нас уже побывали, - Забини затягивается, тушит сигарету, выкидывает в окно - всё теми же рваными, резкими движениями, будто ему сложно совладать с собой, хотя на самом деле он спокоен. Очень спокоен. Слишком спокоен.
пять
Пять лет было Блейзу Забини, когда он впервые назвал Теодора Нотта своим другом. И с тех пор он никогда не обольщался насчёт остальных. "Любимые", "друзья" могут виться вокруг, чередуясь, всю жизнь - те, кого не поставишь в кавычки, останутся навсегда. Забини иногда думает - как ему повезло; он не воспринимает уже жизнь и её радости как нечто само собой разумеющееся; хорошо, когда в твоей жизни есть что-то, чего не нужно ежесекундно добиваться.
Хорошо, когда можешь спуститься в гостиную, привалить к плечу Нотта подушку и спокойно задремать, зная, что до этого вы наорали друг на друга (редкий момент), но, когда ты проснёшься, всё будет прекрасно. Хорошо, когда можешь закрыть Дафне глаза, неслышно подойдя со спины, и она улыбнётся тебе так, как только она умеет, и тебе покажется, что итальянское солнце в уменьшенном варианте оказалось прямо в комнате.
- Я склонен принять ваше любезное предложение, - Забини бы отвесил издевательский поклон, будь тамбур больше. Щели в окошке только на окурки и рассчитаны; Блейз согласно кивает, берётся за ручку и нажимает - неожиданно поддавшись, окно оказывается раскрытым настолько, насколько это возможно. Дует ветер, гуляя в коротких волосах и заставляя чуть щуриться; итальянец поводит плечами, потягиваясь. - Лучше?
шесть
- Шесть блоков сигарет. И ящик огневиски. На меньшее я не согласен, - уголки губ дёргаются в усмешке, Блейз придаёт голосу как можно больше пафоса - совсем как раньше, когда становилось скучно. - Таковы мои условия, мистер Нотт. И никаких авроров, слышите?

 Отправлено: 26.02.10 03:24. Заголовок: cплин - aльтависта ..

cплин - aльтависта

Однажды он сорвется из дома, это будет в четверг, - знает точно. Ночью будет дождь, даже ливень, из-за которого будет совершенно невозможно рассмотреть то, что творится за окном; он будет барабанить по крыше, навевая успокаивающую мелодию, - но молодой человек не уснет. За час до рассвета скинет в обычную, трансфигурированную из старых джинс, дорожную сумку пару рубашек, недочитанную книгу и несколько кнатов, - на всякий случай, напишет небольшую записку для дворецкого, - пожилого мужчины, который пришел в этот дом совсем мальчишкой, и помнит его прадеда, - высокого сухощавого мужчину со скрипучим голосом и как только солнечные лучи коснуться крыш окрестных домов, - выйдет за дверь, еле слышно притворив её.
А трава под ногами будет мокрой от дождя, землю размоет, и, свернув с дороги, придется идти несколько метров утопая в грязи, но штаны не отчистить, - волшебная палочка останется дома, и придется идти по асфальту, который к полудню прогреется до состояния плавящихся шин около семи километров до ближайшей станции. А он по глупости выпьет прихваченную с собой воду в первые часы, и к концу пути, забыв про все аристократический замашки, будет пить воду из обыкновенной колонки, стоящей в тени между двух небольших, старых домиков, на крыльце одного из которых будет сидеть девочка, с желтыми бантиками и истертом платье, - семья не может позволить многого. Именно поэтому, когда мать принесла два отреза желтой ленты, это было похоже на маленький праздник.
Он умудрится купить один из последних билетов, и скинуть вещи на верхнюю полку, куда, подтянувшись, заберется сам, наблюдая за тем, как за окном мелькают дома, сменяются лесом, а затем и полями. Соседи начнут обсуждать цели поездки, а ближе к вечеру он выйдет на незнакомой станции покурить, - жара почти спадет, заболтается с милой девушкой, ждущей поезда, забудет про отправление своего, который уедет с хилым скарбом в неизвестном направлении. Пожалеет о так и не прочитанной книге, растреплет волосы и проснется.
Просто потому что знает, что никогда не сможет оставить все это без присмотра, сложить с себя обязанности, и просто вспомнить, что по сути, он еще не знающий жизни юнец, который считал себя королем мира, а оказалось, что быть сильным - очень сложно. Но сейчас за окнами холмы, на одном из которых расположено несколько домишек, тесно прижавшихся друг к другу, не оставляя места даже для заборов. На окне одного из них стоит горшок, в котором кто-то пытается вырастить гранатовое дерево, но растение никак не хочет давать плоды, не смотря на все ухищрения хозяина.
- А я всегда говорил, что ты сукин сын, Забини. - Он хмыкает, c нотками язвительности, которая кажется совершенно ненужной, но уже привычно вклинивается в любые разговоры. Теодор знает, что Блейз поймет, ну или даст в нос, - чай не в первый раз. Да и не в последний, чувствуется. Кто сказал, что Слизеринцев обходит замечательная маггловская забава? - Но чертовски везучий. - На самом деле им всем повезло, каждому по отдельности и всем вместе, кажется пора начинать верить в Мерлина, ну или в Салазара, приоткрывшего один глаз и решившего посмотреть, что происходит с его учениками.
- Тем лучше, полагаю, вести с ними светские беседы, и объяснять, что мать просто слиняла, а ты её не убивал и труп в саду не закапывал, - тебе не хочется. - И никому бы не хотелось. Хотя все он через это пройдут: неудобный стул, обшарпанный деревянный стол, человек с бесстрастным выражением лица задающий вопросы, просящий закатать левый рукав мантии, интересующийся родственниками, которых еще не запихнули в Азкабан, не забудет припомнить про положение отца, справится здоровьем матери, и на этом моменте отчаянно захочется вскочить с места, но вместо этого - такие же сухие ответы. И совсем не важно, что мать ходит с нечитаемым выражением лица, много спит и плачет, - все это должно остаться в круге, а все остальное - за ним.
А этот поезд ходит по окружности, разделяя все это, словно отчеркивая неровной рукой все "до" и "после", "было" и "будет".
Все у них еще будет.
- Вы оказали мне невероятную честь, почту за честь поблагодарить вас за это одолжение. - Не менее жеманно произносит бывший Слизеринец, словно вспоминая, каково это, говорить в обход, а не прямо, как вошло в привычку в последние месяцы, чувствуется, что всю ненормативную лексику они смогут истребить очень не скоро, главное, не ляпнуть что-нибудь похожее при достопочтенной матроне, которая придет к матери на чашку чая. - Да. - Он ухмыляется, но кривое выражение губ проходит, когда лица касается порыв ветра, заставляя закрыть глаза, что бы не заслезились.
- О, мистер Забини, если я не смогу соблюсти последнее требование... вы никогда не занимались народной забавой по спусканию загостившихся авроров с лестницы? - В голосе слащавые нотки, но в глазах насмешливые искорки, которые просто не могут не прорваться через всю эту официозность.
Он смотрит на открытое окно, и никак не может прогнать с губ хулиганскую ухмылку. Он делает несколько глотков из фляги, после чего, буквально всовывает её в ладони кузена. - Всегда хотел это сделать, - словно объясняет другу, высовываясь практически по пояс, опираясь руками на пыльную раму, и чувствуя, как металл впивается в кожу.
- Мы свободны, мать вашу, свободны. - Голос разрывается от порыва ветра, вышибающего воздух из легких, но он хохочет, а потом кричит что-то еще, просто потому, что так много всего нужно сказать, но сил нет, а буквы не складываются в слова.
И пусть их свобода призрачна, и никто не выпустит их из поля зрения, заставляя подписать кучу ненужных бумаг. Пусть на них будут косится в толпе что-то полушепотом вещать, какая разница, если сейчас горло болит от крика, а однажды, после дождя, в четверг, или пятницу, или в любой день недели, он сможет превратить старые джинсы в холщовую сумку, и с рассветом выйти из дома.

свобода спасибо тебе родная!
ты колешь мне пальцы ©

 Отправлено: 10.07.10 14:56. Заголовок: Блейз мечтал оказать..

Блейз мечтал оказаться в Италии всю свою жизнь, с тех пор, как побывал там впервые. Он мечтал перетащить туда всех своих друзей, это было в тот детский наивный период, - ему было уже пять, но ещё не было десяти - когда казалось, что друзей в жизни может быть много и навсегда; и казалось, что все они будут только рады разделить с тобой твою участь и твою долю, какой бы она не была; казалось, что и ты готов будешь сделать для них то же. К десяти годам Каролина Забини окончательно вдолбила сыну в голову, что это всё сказки для неразумных магглов.
Теперь Блейзу семнадцать. Он уже знает, что "друг" - это несколько эфемерное понятие; Блейз умеет чувствовать чужие эмоции и знает, что людям самим бывает сложно определить для себя, что же это значит. Зато Забини прекрасно знает, что самыми близкими людьми бывают кузены, а вовсе не мать и сын, не бабушка и внук, не кто угодно ещё. Кроме того, Блейз давно знает, что в жизни каждого человека его собственные интересы всё равно стояли и будут стоять превыше всего остального - сколько бы раз сам человек этого не отрицал.
Ах да, ещё Блейз не хочет в Италию, совершенно не хочет - там сейчас мать, а вспышка ненависти ещё не настолько утихла.
- Даже спорить не буду, - радостно скалится Забини, везучий сукин сын Забини, и дарит Нотту щелбан - мол, я, конечно, такой, как ты говоришь, но зачем повторять это так часто?
Блейз любит, когда с ним любезничают, если ему нравится ощущать своё превосходство. Но больше Блейзу нравится слушать, как его ругают - если он слышит это от людей, которых считает равными себе. Обычно подобные оскорбления имеют под собой реальную почву, а Блейзу нравится, когда люди не обольщаются насчёт него - когда не считают его хорошим, но всё-таки, ха, ведутся на него; ведутся на его несколькими годами уже натренированную обольстительную улыбку, на пронизывающий взгляд тёмно-синих глаз; ведутся на его манеры и сонеты Петрарки, которые Забини готов декламировать сутками. Блейзу нравится быть плохим - и нравится, что люди, которые кричат о том, что ненавидят лицемерие, всё равно в итоге лицемерят; и один Блейз в итоге в выигрыше - потому что живёт так, как живёт, так, как привык, давно уже определив себе модель поведения на ближайшую сотню лет.
- Конечно, не хочется, - кивает итальянец и морщится. - Только когда нас последний раз спрашивали, чего нам хочется? - пора, на самом-то деле, привыкать, что никто уже никогда этим не поинтересуется, потому что та самая взрослая жизнь, когда-то стоявшая в мечтах особняком, бывшая чем-то недосягаемым, вдруг стала пугающе реальна; потому что та самая взрослая жизнь есть вечная борьба и грызня, и расталкивание локтями, и от среднестатистической слизеринской жизни это отличается тем, что теперь точно никому ты так не будешь интересен, как самому себе; но когда вы с приятелями напускали на себя официальный вид, разговаривали пафосно и не поддавались эмоциям в, чёрт побери, двенадцать лет - разве вы знали обо всём этом? знали, как в итоге всё будет?
Да нет, конечно же, нет, кто мог знать.
- О, в таких забавах мне не довелось принимать участие, - живейший интерес в глазах мистера Забини достоин восхищения. - Должно быть, просто восторг. Посоветуйте, мистер Нотт, что лучше: Вингардиум Левиоса или хороший простой пинок?
Всё-таки жизнь должна хоть в чём-то оставаться игрой; всё-таки, прежде чем стать ответственными, нужно немного поизображать эту ответственность. Чтобы стать взрослыми, нужно помочь себе осознать, что уже пора, и что эта поездка на Хогвартс-экспрессе - возможно, последняя в их жизни, что неделя пьяного забытья в поместье Ноттов пройдёт, и нужно будет возвращаться к делам, которых уже, кажется, набралось на целую жизнь; мысли Блейза упорно возвращаются ко всему этому, хотя он совершенно не хочет об этом думать; а Теодор, разумеется, в том же самом положении, только ему чуть раньше начало сносить крышу.
- Хей, - тянет Блейз, и непонятно, чего в голосе больше - удивления, непонимания, поддержки? но только вот ухмылка у Забини совершенно хулиганская, он парой мощных глотков опустошает фляжку, небрежно засовывает её в карман, морщится - и вдруг начинает хохотать; он хохочет сначала нервно, и крик Нотта будто молнией проходит через всё тело; из нервного хохот превращается в радостный - о да, Забини совершенно радостно ржёт, прислоняясь затылком к холодной стене тамбура и сползая в итоге по этой стенке; Забини отчаянно старается не скатиться в истерику, он был так напряжён эти последние дни, а действия Нотта будто плотину прорвали; Блейз достаёт сигарету из мятой пачки "Житана", прикуривает, быстро затягивается несколько раз подряд - его руки немного дрожат, и он всё ещё продолжает смеяться.
- Stronzo, - шепчет Блейз, который смеётся уже беззвучно, только плечи чуть вздрагивают; он аккуратно дёргает Нотта за штанину дорогих брюк и говорит немного громче. - Засранец, Тедди, спускайся сюда, мы свободны, конечно, да, только... - Забини обрывает сам себя на полуслове и пытается перевести дух; он назвал кузена так, как называл в самых крайних случаях, когда что-то выходило из-под контроля.
Блейз курит; ему кажется, что ещё чуть-чуть, и он выйдет из-под собственного контроля в никуда, или сойдёт с ума, или ещё что-то, Блейз не уверен; он только уверен, что будет не один, но это не то, что могло бы успокоить.

 Отправлено: 16.07.10 02:25. Заголовок: Совсем скоро поезд п..

Совсем скоро поезд прибудет к конечному пункту назначения, и что мы будет делать, когда сойдем на прогретый июньский асфальт, покрывающий платформу? Смотри, там будут младшекурсники, они обнимут родителей и скажут, что теперь все будет хорошо, что теперь им не надо бояться.
А что и кому скажем мы? Что я скажу своей матери, Блейз, когда мне все-таки придется посмотреть ей в глаза, а как бы я не прятался, - однажды это сделать придется, и подберу ли я тогда нужные слова, или буду запинаться, как нашкодивший мальчишка? А я ведь давно вырос, брат, как-то очень быстро и незаметно; и дело не в росте и обхвате плеч, - этим мы ничем не отличаемся от обычных семнадцатилетних юнцов, но когда ты в последний раз смотрел в глаза своему отражению, Блейз? Или тоже прячешь взгляд? Не стоит, глаза – зеркало души, а за нашу сейчас никто не даст и кната. Смотри, нам позволили доучиться последний месяц, хотя школа практически разваливалась по кускам и с потолка сыпалась штукатурка; серая пыль на волосах, почти как пепел, чей запах прочно въелся в одежду, кожу, глаза; еще месяц в месте, где умирали люди. Мне стыдно, но я до сих пор не знаю числа погибших. Я стоял на этих общих похоронах, опустив голову, смотря прямо в землю. Им мне тоже нечего сказать; я не должен был их беречь и защищать, но они ходили со мной по одним коридорам, писали тоже самое в конспекты; влюблялись, бегали по свиданиям, знали, за что будут бороться.
Но мне не стыдно за то, что я уцелел.
Я просто не знаю, что им всем сказать. Пускай поднимают свои тосты стоя, пускай развешивают траурные флаги; мы не причастны к этому, Блейз, война потопталась по нам, а потом ушла, так и не добив. И теперь у нас впереди какое-то будущее, до которого мили и мили. Поэтому сейчас я обычный мальчишка, мне всего восемнадцать, а не уже восемнадцать, я еще не думаю о том, что буду делать о том; знаю только, что через пару дней попойки с Забини забуду вообще обо всем, а жизнь начнется через неделю; неделю, которую мы вырвали у времени. И эту неделю никто не станет обрывать листки с календаря, по правде, его не трогал никто с моего отъезда, и там до сих пор первое сентября девяносто восьмого; почти как машина времени, и пыль под ногами соответствует. Нужно будет сдернуть с мебели пару чехлов, убрать с дороги картины, вырванные из рам, и приладить на место сбитые половицы. Но это все потом, сейчас же первое сентября, Блейз, давай представим, что мы едем в школу, что у нас впереди еще целый год, а пожилая женщина все так же продает свои сладости, мило улыбаясь первокурсникам. Год, это ведь очень много, на самом деле; очень много для того, что бы понять, что где-то за нас сделали неправильный выбор.
Но я не жалею. Меня ждет Эбигейл, и я должен успеть, пока поезд не приедет в Лондон, но у нас же еще есть немного времени, пока он проносится мимо чьих-то жизней?
- И не спорь, - даже не пытается увернуться от щелбана, да и зачем, все это совсем как тогда давно, когда они на четвертом курсе спорили, смогут ли выбраться на крышу, - По сути – никогда. Но нас ведь это не волновало. – Пожимает плечами.
Нас ведь, и, правда, это не касалось, мы жили, и нам было хорошо, а все остальное казалось бесконечно далеким. Пока я не увидел первые седые пряди в волосах отца, и плачущую мать, но тогда что-то менять оказалось поздно.
За чьи грехи мы в итоге платим? Родительские? Или выплачиваем аванс за свои собственные будущие поступки?
- О, сеньор Забини, простой пинок намного лучше и эффективнее, простой Левиосой их откормленные нашими вносами задницы будет не удержать.
Нам остается лишь смотреть, как их сальные пальцы проводят руками по нашим фамильным древам, мечтая стать их частью; они вешают на себя фамильные украшения, подделывают родственников, но их видно невооруженным взглядом. Они слишком сытые этой жизнью. Помнится, раньше за любой титул приходилось служить; наши отцы служили войне, а мы? Но я буду молчать. потому что тогда пергамент с моими грехами отправится в камин одного из чинуш и он сладко проворкует, что за грехи отца я не в ответе. А в том то и дело, что моей отец не сделал ничего для вашего мира, и я не сделаю. Задыхайтесь своими фальшивыми родственниками, господа, для этого мира вы сделали еще меньше.
- Мы не свободны, Блейз. – Он отрывается от окна и садится напортив смеющегося Забини, который пытается затянуться трясущимися от хохота руками. – В этом вся соль, - мы не свободны, но иногда очень хочется этой видимости. – Он выхватывает у кузена недокуренную сигарету и затягивается, выпуская дым прямо вверх; ничего, что пол, на котором он сидит грязный, он все равно не помнит, какое сегодня число. – И пускай они думают, что мы свободны, - все равно еще не знают, что с нами делать.
И никогда не узнают. Потому что ты называешь меня «Тедди», и я пытаюсь сообразить, сколько мне лет, не девять ли, как тогда?
А все-таки, что будет, когда поезд достигнет конечной точки своего пути?

 Отправлено: 22.07.10 14:11. Заголовок: А знаешь, Тео, я всё..

А знаешь, Тео, я всё чаще думаю, что нас просто выкинули из определённого периода времени, нас, вспоминая маггловские словечки, прокатили, кинули; Тео, вот только представь себе: о Поттере в учебниках напишут, что он герой магического мира, о Лонгботтоме твоём напишут, что он бунтовал в Хогвартсе во времена царствования Снейпа и Кэрроу, о Грейнджер и Уизли напишут, что они самоотверженно прошли весь путь вместе с Золотым мальчиком, о Малфое напишут, что он был самым молодым пожирателем целых полтора года, прежде чем исчезнуть (очень долго ходили слухи, что именно он убил Дамблдора); а о нас с тобой, Тео, ничего не напишут. Мы как будто за борт выброшены, мы и все похожие на нас - люди шагают в будущее с внушительным прошлым за спиной, а у нас всё с чистого листа; посмотри, что нас ждёт на Кингс-Кросс? Тебя хотя бы будет встречать миссис Нотт, и пусть у неё в глазах будут стоять слёзы, но она там будет; меня никто не встретит, спасибо обожаемой моей Каролине; а потом мы шагнём в никуда, потому что мы весь этот год были лишние, были не нужны никому; и что нам остаётся? Разве что склеивать всё разломанное по кусочкам; да только очень мелкие эти кусочки, Тео, сам знаешь, и очень непросто будет собрать так, как было.
А может быть, и не нужно - так, как было? Я просто хочу, чтобы война исчезла из нашего прошлого, чтобы она не стирала его из памяти; потому что всё, что я помню сейчас - это похороны, и когда зачитывали имена по одному, я держался руками за голову, мой блок тогда ещё не держался, и я терялся, я не знал, что чувствовать мне, если вокруг уже так много боли, и поэтому не чувствовал ничего; знаешь, мы не чувствовали того, что чувствовали другие - поэтому так и вышло. Я уже давно не стою перед зеркалом по полчаса (помнишь, как ты всё время смеялся надо мной? меня понимал только Малфой), я на автомате одеваюсь, причёсываюсь, мельком бросаю взгляд на поверхность, в которой боюсь увидеть своё отражение; я не только внешне похудел, у меня и в душе будто что-то разлетелось - правда, у тебя тоже, Тео? Я не помню ничего точно, у меня в памяти никаких ярких моментов, и всё слилось в единую эмоциональную массу - серую, грязную массу, тёмные краски и вкрапления красного в разных местах. Я помню кровь, Тео.
А сейчас ничего - ни крови, ни чёрного и серого, на мне просто джинсы и рубашка, и всё, что во мне ценно - это я сам; да и то, по правде говоря, ценность уменьшается с каждым днём.
- Меня и сейчас это не волнует, - сказал, как отрезал. Мы ведь с тобой никогда не любили тешить себя пустыми надеждами, Тео, мы ведь понимаем, что нас ждёт, и всё, что нам остаётся - взять маленькую передышку, лёгкую отсрочку, на неделю представить, что ничего в этом мире больше не существует, кроме нас с тобой, виски и сигарет; мы с тобой не так уж и давно стали совершеннолетними, Тео, и почему мы тоску можем залечить разве что так?
- Что ж, мистер Нотт, я соглашусь, но Левиоса не так уж плоха - если мы их уроним, им будет больнее катиться по лестнице, - пусть хоть так по-дурацки заплатят за то, что будут шастать по поместьям чистокровных, будто у себя дома; они будут кричать на каждом углу, что у них другие ценности, но ведь можно просто взглянуть им в глаза; даже мы с тобой видим эту затаённую зависть, Тео, и желание стать к магическому миру ещё ближе; я не считаю, что грязнокровок нужно истреблять, сжигать на кострах или дарить им Аваду по одному, ты же знаешь. Просто для нас магия - это природа, и кровь у нас у всех, в общем-то, одинаковая, красная, с привкусом меди, но мы всё равно - ближе. Для нас магия - естественна, для нас жизнь - магия; а вы, ладно бы просто врывались в эту жизнь и пытались установить какие-то законы для себя; вы пытаетесь отнять всё и у всех, без разбора. Что ж, кому-то повезёт, кого-то не тронут; возможно, я отделаюсь лишь той парочкой закрытых счетов, да вот только мать всё равно уже покинула страну; возможно, тебя даже не обвинят в поддержке взглядов Лорда, Тео, да вот только твоему отцу всё равно сидеть в Азкабане; каждый отвечает за свои грехи, брат, а мы отвечаем за то, кем родились и как жили. И только так и будет дальше, а мы как всегда, как настоящие слизеринцы - подстроимся под то, что происходит, с наибольшей выгодой; это не должно составить особого труда, ведь внешнее собрать проще, куда труднее с тем, что внутри.
- Знаю, - Блейз прекращает смеяться резко, и от этого в груди почему-то больно; он обходится всего парой жестов - немного наклоняется, притягивает к себе ладонь брата с сигаретой между пальцами и затягивается, тут же отклоняясь обратно; жесты привычны и естественны, это ли счастье?
- Не знают - и слава Моргане, - Забини выдыхает дым в сторону и говорит зло. - Это единственное, за что я готов их поблагодарить.
Наш выбор на самом деле - совсем не наш, об этом и говорить нечего; Тео, просто давай пообещаем друг другу, что, когда нам будет по сорок лет, наши дети будут лучшими друзьями; а когда нам будет по семьдесят, я буду знать, что стоит мне кинуть щепотку пороха в камин - я сразу тебя увижу; ладно? Давай пообещаем.
- Знаешь, я обещал Дафне найти её, - тянет Блейз и не двигается с места.
Тео, ты же понимаешь, как я хочу ещё немного потянуть время; потому что когда я пойду искать Дафну, а ты - Чедвик, поезд совершенно точно поедет быстрее; и мы приедем на Кингс-Кросс слишком рано.
Для нас всё в этой жизни было рано.

 Отправлено: 22.07.10 21:25. Заголовок: нам вечно семнадцать..

нам вечно семнадцать, и каждый навеки игрок ©

Да кому я вру, Блейз, я прекрасно знаю, что будет за тем поворотом, да и за многими другими тоже, словно вспоминаю карту, что кто-то подсунул мне в детстве, когда я выбирал солдатиков для решающего сражения перед ужином, - обычно в такие моменты приходила мама, негромко стучала в дверь три раза, брала меня за руку и мы вместе спускались вниз; так вот, я твердо убежден, что именно тогда кто-то подкинул мне карту. на которой был отмечен путь, коим мне нужно будет идти всю жизнь, этакая дорога из желтого кирпича и небольшими холмами и ямами, которые нужно обойти, вот только никто не сказал, что падать в эти ямы очень больно, но мы же привыкли к синякам и ссадинам за всю жизнь. Мы мальчишки, а мальчишкам не положено плакать, не положено кричать от боли, и мы заливает тоску спиртными напитками и много курим; мы с тобой смешны, Забини, в нашей памяти не осталось живых, они отступили на задний план; они перешли в свое светлое будущее, за которое боролись, у меня перед глазами мертвые безымянные лица: бледные, восковые, словно у кукол, и хочется заорать, что чертов гробовщик опять положил вместо покойников их точные копии, а они где-то там вместе с живыми, а это куклы закапывают землю, кидают черные комья им на гробы, а потом долго что-то о них говорят. Я видел, как маленькая девочка, от силы лет десять, пока никто не видит, положила в ладони одному из умерших обыкновенное перо и бумагу, тихо шепча, что там наверное этого в недостатке, а ей очень хочется получить от него хотя бы весточку. Мне было лет семь, я оставлял на могиле у Франко коротенькие записки, что бы он мог знать, что я его помню и никогда не забуду, - отец лишь качал головой и тихо вздыхал. Мне десять, и я забываю, как он выглядел, а сейчас внезапно вспоминаю. И хочу забыть.
Так вот, сегодня я спрыгну на платформу, один, зная, что Эбигейл не смотрит мне в спину, - у нас с ней нет будущего, - ты же знаешь, и я это знаю, и никакие мои желания этого не изменит, я вобью себе в голову, что так будет лучше, но ночами буду стонать в подушку, потому что сон совсем не хочет приходить, а потом появлюсь в кабинете у главного целителя госпиталя Святого Мунго, положив на стол документы и прошение о приеме на работу. Все это будет, Блейз, но черт его знает, будешь ли ты рядом, или уедешь в свою треклятую Италию, ты только пиши письма, если нужно я самолично засуну в твой чемодан сверток пергамента и пачку перьев, потому что смотри, поверни голову, - за окнами уже пригород Лондона, никак не могу вспомнить его название, а табличку с названием станции мы уже проехали. Мы напрасно тянем часы, приклеиваем обратно календарные листы, время идет вперед и мы его не остановим, только на какой-то старой фотографии нам вечно семнадцать, мы смеемся и машем руками фотографу, - мальчишка-шестикурсник щурится, потому что солнце неудачно попадает в объектив и что-то бурчит себе под нос, но нам весело, только осень пришла как-то рано.
- Найди, - молодой человек откидывается на стену вагона, и, запрокинув голову, смотрит на потолок серого цвета, на который обратил внимание еще семь лет назад, когда в первый раз входил в поезд и озирался вокруг, забирая голову, и попеременно на кого-то налетая. – Поезд скоро приедет. – Бывший слизеринец встает с пола и отряхивает брюки. – Жду тебя завтра, а лучше прямо сегодня, поэтому не прощаюсь. – Он рассеянно проводит рукой по стене, словно мысленно прощаясь, и выходит из тамбура, направляясь к своему вагону.
Я тороплю тебя, Блейз, но на самом деле, мое время тоже заканчивается, Хогвартс остается в воспоминаниях, а в будущем сплошные ямы, да и я выкинул ту четко распланированную карту; поэтому сейчас, обнимая Эбигейл и зарываясь носом в её волосы, я мысленно считаю минуты.
Я просто знаю, что будет, когда я спрыгну на платформу.
И мне уже не семнадцать, увы.

 Отправлено: 26.07.10 00:40. Заголовок: Я никогда не любил п..

Я никогда не любил подолгу оставаться в прошлом, Тео, и ты тоже, потому что мы всегда знали, что будет впереди, да и сейчас - знаем; мы настолько хорошо осведомлены о том, что ждёт нас через какой-то, может быть, час, что хочется на секунду поверить, что вокруг сон, проснуться - а вокруг нечто совершенно другое.
[я впервые захотел этого именно на седьмом курсе, а ты? После пятого, когда посадили Уильяма? Да не будет же к нам судьба несправедлива так, как к нему, а я верю, что с ним жизнь обходится не по заслугам (хотя зачем опять заводить речь о справедливости, заранее зная, что её нет?)]
Но секунда проходит, мы открываем глаза - и всё по-прежнему, а значит, пора двигаться дальше; наша секунда длится чуть дольше положенного, но мы ведь можем это себе позволить, правда, Тео? Можем, как и многое другое в этой жизни - нам до сих пор столько всего позволено, да только свободными нам проще стать разве что внутренне; а вот мы и станем, назло всем - станем, и пусть звучит это по-ребячески, я-то знаю, что мы на многое способны, а вдвоём - больше, чем на многое; как-то не по-слизерински, где каждый сам за себя, верно? Но здесь - простите, меня не зря отдали на Слизерин, но поставьте на одну чашу весов факультет, на другую - Нотта; угадайте с одного раза, кого я выберу? Кто догадается неправильно, тому получасовой Круциатус; решайтесь, господа, я добрый.
[а Круциатус Лорда всё ещё сидит у меня в теле и мозгах, будто приклеенный, и удаляться не собирается; прошло полгода, целых полгода, а в моей жизни будто всё делится на "до" и "после" того дня в поместье Малфоев; но пора проводить новую черту, и пусть этой точкой отсчёта станет Хогвартс-экспресс, и этот тамбур, и твоё лицо, прикрытое дымом, и твои слова]
Знаешь, ты говоришь - найди, ты говоришь - поезд скоро приедет, и у меня внутри что-то очень резко обрывается; я не знаю, это какая-то струна души поэтично рвётся или остатки детства решили покинуть меня прямо сейчас? И я, наконец, перестаю бесконечно тянуть время, наконец окончательно беру себя в руки и прекращаю вздрагивать от рвущегося наружу неестественного смеха; я слышу твой тон, которым ты говоришь слова, которые уже не нужны - важно, что ты говоришь их, и, что самое главное, я вижу твоё лицо.
[я в любой момент тебе пообещаю, что мы не потеряем связь; Нотт, хочешь, я тебе на всех вторниках и четвергах в твоём настенном календаре подпишу "письмо от Забини", только ты с утра обязательно отвязывай пергамент от лапки пёстрой совы и улыбайся, чаще улыбайся, приеду - проверю]
Нам пора, Тео, нам действительно пора, ты поднимаешься на ноги:
- Увидимся, - бросаю я вслед; прежде чем мы увидимся, мы целую вечность перешагнём вместе с выходом из вагона; а ещё я аппарирую в пустое поместье, где не будет матери, не будет бабки, уж тем более не будет никакого отца (откуда бы?); едва ли не впервые жалею об этом, а потом думаю - к чёрту, хватит, в нашем будущем ещё будут пьяные выходные, Тео, и степенные посиделки в креслах у камина с бокалом вина в руках, и разговоры о детях, и любимая-ненавистная работа; будет штиль на море, будут катаклизмы, у нас впереди целая жизнь, мы только внутри пережили достаточно, а на самом-то деле всё начинается, мы не виноваты, что поспешили взрослеть; давай начнём взрослеть сейчас, как только окажемся на Кингс-кросс.
[или лучше через неделю? Проведём это время без лишних разговоров; а потом выспимся, уберём с лица никому не нужную щетину (мне уже наплевать, скольким девочкам она нравится), выберем подходящую одежду и отправимся по своим делам, налаживать то будущее, которое не разведёт нас в стороны - я так в этом уверен, Тео, хотя так мало вещей в этой жизни, в которые я действительно верю]
Я тороплюсь уйти из пустого тамбура, в последний раз затянувшись сигаретой, которую ты оставил перед уходом; я тушу её и выкидываю в открытое окно - дурацкая символичность этого мира, мы с тобой сегодня открываем очень даже широкое окно, в которое вполне реально безболезненно пролезть и оказаться по ту сторону.
Пятью минутами позже я уже буду сидеть напротив Дафны в купе и целовать её ладонь, а где-то в другом вагоне ты найдёшь свою Эбигейл; там, в том будущем, которого мы когда-то так жаждали, а потом так не хотели, нас ждёт то, к чему мы всю жизнь шли; мы просто ещё даже не дошли до середины пути, чтобы опускать руки.
И мы покончим с отчаянием, потому что отчаяние останется здесь, в красном поезде, который таскал наши эмоции из конца в конец целых семь лет.
Мы реалисты, мы всё понимаем. Мы всё сможем.

fin<\/u><\/a>