Отправлено: 02.03.10 22:52. Заголовок: Winter inside us [Walden Macnair & Jennifer Rose]

 Отправлено: 02.03.10 23:00. Заголовок: Осень наступает сраз..

Осень наступает сразу, в одно мгновение. Бьет мелкими каплями дождя в стекла, смывая с них удушливую пыль. Порывом пронизывающего ветра встречает на пороге оранжереи, срывает с головы капюшон и, не давая опомниться, гонит с места преступления. Прочь! Оставить за спиной двух полуживых девчонок, до которых ему нет дела, и еще одну, его ценность, сломанную и разбитую. Быстрым, бесшумным шагом вниз по лестнице в факультетские подземелья, в молчании с плотно сжатыми губами, изодранную мантию – на дно чемодана, вытянуться в холодной постели, унять судороги в руках.
Что произошло? Что, Мерлин побери, только что произошло?
Есть время, чтобы попытаться разобрать сумбур в привыкшей к порядку голове. Но как ни старайся, вместо упорядоченности – только тупая опустошенность, как инфлюэнца, приставшая к нему и не отступающая все последующие дни.
Какая ирония.
Убийственная ирония. Грубая, ничем не прикрытая, жестокая насмешка, Макнейр почти слышит чей-то злорадный смех за своей спиной. Глупые маленькие дети, ослепленные высокомерной иллюзией, будто все в наших руках. Ну что ж, допустим, почему бы и нет? Получи свою игрушку, держи крепче, сжимай, пока все, к чему ты привык, не начнет корчиться и крошиться в твоих пальцах, пока все, к чему ты успел привязаться, не обратится в безжизненную труху.
Это не дает ему покоя. Когда именно все пошло не так? В какой момент все полетело к чертям и вышло из-под контроля? Как назойливая мелодия или дурацкий стишок, который вертится в голове весь день, доводя до остервенения. Он снова и снова прокручивает в памяти тот эпизод, то время и то место. По кругу, каждую секунду, отпечатавшуюся в памяти, перебирая каждую мелочь и каждую крохотную деталь – лишь бы не видеть всю картину целиком. На губах печально-насмешливое - «ну что, наигрался?». Но кривая улыбка быстро сползает с лица. Нет, ему было мало, он не хотел останавливаться.
Опустошение.
Макнейр каждый день поднимался в Больничное крыло, но в палаты не зашел ни разу, довольствуясь скудными ответами школьной медсестры, которую он, вероятно, успел достать своими вежливыми, но настойчивыми расспросами. Да, маленькая Дженнифер очутилась в школьном лазарете, но – будем откровенны – она еще легко отделалась. Что было бы, если бы в ту ночь их планам не помешали? Мерлин мой, как далеко мы можем зайти в своем безумии и где граница, которую не должно пересекать?
- Роуз.
Эмоции – в малых дозах, строго отмерены на аптечных весах, тускло блестят на самом острие стерильной иглы; и среди них есть что угодно - злость и досада и жалость - только не чувство вины или раскаяния, нет. Он впервые видит ее после той ночи, впервые – лицом к лицу. Здесь, в путаном лабиринте хогвартских тропинок, он может поговорить с ней. Он не может дотянуться до нее, поэтому ему нужно хотя бы услышать ее голос, вернуть все на привычные места.
- Я вижу, тебе лучше?
Молчание - лучший спутник, но тишина повисшая между ними, под пасмурным небом, кажется ему гнетущей, почти невыносимой. Как и дистанция, которая их разделяет. Слишком далеко. Она, конечно, ничего не помнит, и это здорово успокаивает Макнейра – как будто стертые воспоминания могли избавить его от ответственности! И все же...

 Отправлено: 02.03.10 23:02. Заголовок: Роуз, Роуз, моя мале..

Роуз, Роуз, моя маленькая Роуз. Фарфоровая кукла, на которую возлагались надежды. Тебя заказали давно, как подарок какому-то ополоумевшему кукловоду. Твои детали идеальны, черты лица остры и отточены. По отдельности. Однако, мастер не задумался, что , соединив все части вместе, он, возможно, и не получит идеальное существо. Получилась несусветная серая жижа, облаченная в форму и изящество. И теперь ты никому не нужна такая. Надежды задохнулись от переизбытка твоего запаха, повисшего на влажных капельках воздуха. Открывая глаза, ты видишь лишь белые стены и блеск стекол в кружевном обрамлении. Лишь тени снуют туда-сюда, словно отчаявшись найти свое собственное лицо в темным углах под кроватями, в стопках стерильного белья, в твоих глазах. И так хотелось, наконец, вынырнуть из этого дерьма, понять, что ты не одна такая. Одна, от которой отказались. Мастер ахнул, схватившись за черный камень, на месте которого должно быть , наверное, сердце. А ты уже несешься куда-то вниз, в теплую уютную темноту, падаешь, путаешься в комках пыли ,и потихоньку тебе кажется, что ты рассыпаешься по деталям. Чтобы вновь стать идеальной? И не хочется что-либо менять, сопротивляться, пытаться. Это апатия. Тебе хочется закрыть лицо пока еще твоими руками и больше ничего не видеть. Ничего. Вокруг должно быть горячее нежное ничего, которое спрячет, которое убаюкает и накроет собой с головой. А тебе вдруг ударило в голову, что нужно постараться, и все получится. Все получится – кто-нибудь вдохнет в тебя новую жизнь. Где ты перестанешь силиться, чтобы вспомнить хотя бы свое имя. Это будет всецело твой новый мир, и лишь твои рисунки будут стеснять мягкие стены. Ты попросила о воздухе, свежести. Запахи красок совсем закружили тебя, и хотелось вырваться из этого бешеного хоровода, чтобы наконец спокойно закрыть глаза и облизнуть запекшиеся губы. Детали, в которых ты вся. Длинная хрупкость тонких пальцев, мягко перебирающих кипящие шоколадом волосы; то полузакрытая томность опала, то дерзкая болотная топь, спрятанная за лесом ресниц; тонкая шея, бегущая вокруг нее кожа, усыпанная родинками; чуть сутулая спина, будто стараешься стать ниже и незаметнее… - все это иссохло и начало рассыпаться на глазах. Теплая тьма напиталась влагой сменившейся погоды и вытолкнула тебя обратно в серую осень. Выживать. Но ведь это было облегчение, когда легкие распорол холодный сырой воздух. Это ведь было пыльное подобие счастья. Блеснул луч сухого солнца. Последнего солнца?
Ты не приходил.
Констатация факта. Сухо летят тесно съежившиеся листья. Она устала. Ты разве не видишь? Устала. Тонкие ноги в сапогах цвета расстроившихся планов медленно отмеряют длины каменных плит. Словно затянутые в узкую, стесняющую мысли, ткань. Школьная ненавистная юбка, серое шерстяное пальто, расстегнутое с поднятым воротником, и размотан зябкий коричневый шарф, так, что еще видна лиловая маска, уютно устроившаяся на шее. Высушена, обессилена. Она не помнит, но очень хочет вдохнуть опять запахи своих воспоминаний, ведь именно в них она сбегала и пряталась, когда ей было плохо. А сейчас… сейчас прятаться негде.
Так даже лучше. Ты знаешь, как будто бы меня не было все это время. Будто вовсе меня никогда и не было. Странное ощущение… Я цеплялась за прошлое и вконец его потеряла, интересно, за что. Это трудно. Как будто вдруг перестаешь видеть или слышать. Обрубают все контакты и связи, и ты остаешься один. А напротив тебя – пустота. И еще неизвестно, кто выстоит, выстоит ли кто-нибудь вообще, и нужно ли бороться. Стоит ли…
Тихий уверенный голос, такой невесомый и слегка влажный, словно осенний ветер, непостоянный. Не узнаешь? А может, теперь это ее голос навечно, что с того? Будто внезапно перестаешь слышать…
Мягко трепещет шарф, купаясь в тенях от важных грязных туч. Она скована, в метре от тебя. Руки сцеплены и медленно теребят пальцы корешок какой-то книги. Закладка разлагается по нитям. Красная. Где-то ее обнимает рисунок с изображение котла, полного живой смерти. Будто не видишь…
Она не винит тебя. Ей не за что тебя винить, хотя очень хочется. Хочется накричать, ударить, усмехнуться тебе в лицо. Хочется наконец ожить. Хочется помнить все, что было, и прежде всего – себя. Она стирается , медленно покрывается пылью. Она боится вдруг исчезнуть или стать кем-то другим. Вспомнишь о ней через год? Через месяц? Смешно… И она это понимает. И не винит. Неужели ей все равно? А если и так, то что с того? Если ветер ее унесет, это ведь совсем и не страшно. Ты развернешься и уйдешь восвояси. Дорвешь изорванную в тот вечер мантию, проведешь рукой по пологу кровати, с которой она так и не познакомилась. Она ведь не хотела быть королевой, ей было гораздо уютнее там, внизу, в теплой паутине темноты. Коридоры, классы, уют Выручай-комнаты. Столько мест, где вам было невозвратно тепло. Только не говори о ней плохо. Она ведь всего лишь хотела жить…
И мысленный вопрос: Я нужна тебе?. Будто бы ты сама не знаешь...

 Отправлено: 02.03.10 23:12. Заголовок: Голос ровный, незнак..

Голос ровный, незнакомый. Чужие слова с чужих губ. Он не понимает ее, или не хочет понимать. Это говорит не она. Медиум в своем липком трансе, приемник на незнакомой волне. Хочется схватить за плечи и хорошенько встряхнуть. Ну давай, очнись, открой глаза!
Порыв ветра бьет в спину, треплет пряди волос. Он невольно поднимает руку, чтобы придержать ее за локоть - будто боится, что ветер собьет ее с ног или унесет прочь. Неуместный жест. Он убирает руку в карман куртки.
Мы делаем вид, что все в порядке, мы встаем по утрам, пьем чай с лимоном и читаем утреннюю газету. Мы абстрагируемся и говорим бессмысленное и бездушное:
- Не драматизируй. Тебе нужно отдохнуть, и все будет как прежде...
Как прежде. Он повторяет это, как мантру: все будет как прежде, все вернется на свои места.
Может быть смерть – это лучший подарок, который один человек может дать другому. Может это – наивысшее проявление человеческих отношений, особая форма доверия: отдать жизнь, забрать жизнь. Но он не убил ее. Она здесь. Она живет, она дышит, она говорит с ним. Она гораздо сильнее, чем кажется. Ей всегда было, что противопоставить ему – и всем остальным. И потому она нужна ему. Не как близкий человек, но как возможность проснуться после ночного кошмара. Не как воздух, но как гарантия, что ему еще захочется дышать. Она ничего не помнит, и это даже несправедливо, потому что она не может защищаться. Но это к лучшему. Потому что она нужна ему.
- Ты просто устала. Посмотри на себя!
Он останавливается перед ней, пристально вглядываясь в ее лицо. Протягивает руку - еще один неуместный жест. Осторожно убирает прядь волос, закрывающую ее глаза. Зеленые, но не как нефрит - как отсвет смертельного заклятия, отраженного в мутном зеркале. Черты лица – еще тоньше, еще болезненно острее. С печатью больничного крыла – печатью слабости, головной боли, запаха трав и настоек, ожидания, что станет лучше. Поэтому он старается никогда не заходить туда – эта беспомощность невыносима.
Наша стихия – лед. На улице теплый сентябрьский день, но вокруг нас воздух звенит от холода, искрится, как снег на солнце, как бенгальские огни. Холод утоляет нашу боль, облегчает страдания, он останавливает струящуюся кровь и штопает ледяными иглами рваные раны. Он очищает, дезинфицирует. Свежесть и чистота только что выпавшего снега. Холод бережно остужает эмоции, диктует сердцу ровный, размеренный ритм. Холод сковывает наши руки. Облачками пара вырывается вместе с холодным дыханием из наших ртов. Ртуть в стеклянной трубке опускается все ниже и ниже, и мы застываем в неестественных позах. Люди – ледяные скульптуры.
Он протягивает руку, чтобы поправить полощущий на ветру длинный шарф, но рука останавливается на половине пути. Его бледные губы плотно сжаты. Он опускает ворот пальто, проводит по ее обнаженной шее. Здесь бьется пульс. Здесь остались невидимые отпечатки его пальцев, бледные синяки на бледной коже. Она дышит, а он вдруг ощущает сдавливающую холодную хватку на собственной шее. Горло царапает, он будто давится осколками сухого льда. Мы делаем вид, что все идет как надо, мы пьем чай и читаем газету. Он смотрит мимо нее.
- Тебе стоит быть осторожнее. Есть вещи, от которых я не могу тебя уберечь.
Есть вещи, от которых она не может уберечь его. Она ничего не помнит, и это даже несправедливо, потому что он при всем желании не может стереть это из собственной памяти.

 Отправлено: 02.03.10 23:33. Заголовок: Как прежде… а как он..

Как прежде… а как оно, это прежде? Она ведь ничего не помнит. Лишь иногда наплывают картинки, будто слайд-шоу из старых пожелтевших фотографий без комментариев, мол, сама догадайся. Мадам Помфри говорила, что это ненадолго и скоро она все вспомнит. Должна вспомнить. Ближайшие полгода стерлись, будто их и не было вовсе. Будто не было скучных часов, когда лежишь в полудреме на учебнике и лишь изредка вяло отвечаешь, когда смеешься в лицо ненавистной Скитер, когда пытаешься выудить из слов собеседника интерес, чтобы потом его оскорбить, когда прячешься за спиной надежного теплого Дева, будто он не человек, а предмет интерьера. Скучные часы игры в жизнь некой мисс Роуз. А кто она, эта Роуз, ей пока не объяснили. Жила такая рейвенкловка, холодная, гордая, грубоватая, жила, и будто бы недоумевала, почему Рейвенкло. А ведь действительно, почему Рейвенкло? Наверное, потому, что она все же искала тепла. Она не боялась смотреть людям в глаза, потому что искала там искорки огня, который мог бы ее согреть. Но иногда она ошибалась и принимала огонь пожара за смирного каминного зверька, от нежности лижущего решетки. Вот и тут, кажется, ошиблась. Искала тепло, а наткнулась на что-то непонятное. И пыталась согреться рядом с ним целый год, может, чуть меньше. Ошиблась. И только теперь начинала понимать, что этот год был пустым. Раз она ничего не помнит, значит, и не было там ничего такого важного, того, чем бы она могла дорожить. Нечем дорожить. Наверное, это всего лишь шанс начать новую жизнь, избавившись от старого, словно змея от надоевшей тесной кожи. Тогда почему она сейчас тормошит свое прошлое, пытается вспомнить что-то несоизмеримо важное? Например, что ее связывает с рядом идущим холодным слизеринцем. Он же ледяной, совсем ледяной, и где здесь огонь? Лишь изредка ледяное пламя ярости. Но она не помнит, и хорошо, что так. Тогда почему сейчас она с ним? Ведь нет ничего такого в нем, чем бы она могла дорожить. Забота? Нежность? Просто смешно… Быть может, привычка? Да, скорее всего привычка. Она просто привыкла к тому, что он всегда рядом. И ведь странно… при нем не становится хорошо, не чувствуешь себя в безопасности и уюте, как это бывало с Девином. При нем, наоборот, плохо. И почему-то в том «плохо» она нуждалась. Иначе бы не шла сейчас рядом с ним, не тратила свое время. Она удивлялась каким-то внезапным порывам, но тут же их подавляла. Метр. Не надо сокращать расстояние, будет только хуже.
Устала? Хм… да что ты говоришь. Что ты знаешь об этой усталости, тебя ведь не было рядом! Ты отдыхал, эту неделю ты забывался, а она, наоборот, пыталась вспомнить. И не понимала, почему ты не хочешь ей помочь. И не поймет. Она слишком эгоистична, чтобы разбираться в других. Она слишком погружена в себя, чтобы заметить руку, желающую приблизить, или взгляд, в котором читается какое-то странное негодование. Ты еще недоволен? Вот как… И, может, шевельнулось в ней что-то прежнее, вдруг захотелось разозлиться на тебя, зашипеть и уйти. Ты ведь не должен сейчас быть с ней. Тебе же все равно. Она уверила себя в этом, чтобы поскорее начать свою жизнь сначала. Без тебя. Только не понимает, глупая, что вряд ли ей это удастся.
Прикосновения, как будто чужие. Все в последнее время стало «как будто», стало чужим. Но почему-то именно в этих прикосновениях чувствовалось притворство, тогда как остальная фантазия действительно казалась реальностью. И это злило ее еще больше. Хотелось отдернуть чужую руку, но она не могла. Не могла переступить через себя, потому что ей это было нужно. Кожа мелкой дрожью отзывалась на озябшее постороннее тепло. Кажется, только она помнила. Только кожа помнила боль, унижение, апатию. И апатия стала вдруг прошлым, теперь настало время сомнений и злости. А остальные чувства пусть подождут. Глаза закрыты, и веки чуть дрожат под пушистыми волосами. Забота? Нет, это же равнодушие. Просто равнодушие. Если повторять это долго, может, она и поверит. Или привычка. Да, скорее всего привычка. Ты делал это в прошлом, когда она еще верила, что вас что-то связывает. А сейчас почему-то в одну секунду она в этом разубедилась. И теперь попробуй, убеди снова, если нечем заняться. А она пока сделает маленький шаг назад, скорее символический, чем существенный.
Не нравлюсь, вот как?
И в зеленых глазах сквозь холодность на мгновение проскальзывает сомнение. Она возвращается, эта Роуз, а ей, этой новой девочке кажется, будто бы она строит свою новую жизнь. Она считает, что она сама себя такую выдумала: холодную, гордую. Наивная моя девочка… Злость постепенно оживляла ее, вдруг стало холодно, но застегнуть пальто не было сил. Все силы уходили на то, чтобы злиться. Злиться на себя за то, что не может сейчас просто развернуться и уйти. Где это гадкое самоубеждение со своим «не приходил, все равно, забудь»? На секунду она заверила себя, что так даже лучше, но все же эта прежняя гадкая рейвенкловка победила. Теперь она злится, и ей от этого и плохо и хорошо одновременно. Плохо – потому что с тобой рядом, а хорошо… потому что нуждалась. И получила. Разозлилась, а про себя улыбнулась этой знакомой отчужденности и недоумению в черных глазах. Пусть так, ведь это тоже капелька прошлого. И ее надо беречь.
Или люди...
Она ведь говорит о другом, но в твоих глазах уже промелькнула тень страха. Признайся же. А она пока обвиняет тебя, думает, что не сможет спастись от тебя, даже если очень захочет. Какое все-таки чудесное это слово, "если"...

 Отправлено: 02.03.10 23:38. Заголовок: We both have brains,..

We both have brains, we both have eyes.
We both have pains, we both have lies.
One in the same, two of a kind – and neither of us can see.

Макнейр вздрагивает и смотрит на нее немигающим взглядом.
- Или люди, – повторяет он.
Мысли несутся в голове, как электрический ток. Ты не чувствуешь ее боль, сочащуюся между твоих пальцев. Ты не чувствуешь ее одиночества, когда она жаждет тепла, а ты в ответ можешь лишь оставить саднящие ожоги на ее коже. Ты чувствуешь иначе. Ты – не более, чем сбившаяся программа. Никаких границ или оков. Никаких «хорошо», никаких «плохо», никаких «правильно» или «неправильно». Даже если в основу заложены те же алгоритмы, то не дано никаких условий или указаний к их выполнению. Ты просто не знаешь, что правильно, а что нет. Не видишь разницы.
Это приятно – играть с ней, чередовать поцелуи с ссадинами, боль с наслаждением. Это интересно – смотреть, сколько она может вынести, пока ее тонкий хребет не переломится под очередным ударом. Но он не хотел коснуться дна, он боялся исчерпать все до последней капли, выпить досуха. Все, что ему нужно – это сохранить её для себя. Оставить драгоценной безделушкой в шкатулке, маленькой мухой, навсегда застывшей в янтаре. Держать при себе для Вальдена и значит любить. Но только ему нужна не эта пустота, не эта пугающая отчужденность в глазах. Она нужна ему вся. Со своей покорностью – и своим упрямством, со своей гордостью – и своей беззащитностью.
Она отступает от него на шаг, прочь от его прикосновений. Холодные пальцы царапают воздух. Тонкие нити паутины, соединяющие их, натягиваются до предела и лопаются с тошнотворным треском, одна за другой. Они – как ее потерянные воспоминания – тают, перестают иметь значение, будто их и не было никогда. Еще дальше, еще недостижимее. Она здесь, но она растворяется в промозглом осеннем дне.
Необходимость молчать связывает ему руки, это почти нестерпимо. Мерлин, как хорошо было бы сейчас рассказать ей все!
Ты оказалась на моем пути и поплатилась за это, моя хорошая. Ты была там, где не должна была быть, и получила по заслугам. Хочешь, я скажу тебе, что случилось в ту ночь? Хочешь знать, как это было просто и как упоительно – убивать тебя?
Рассказать все, до последней детали, рассказать, а потом… Не заставляй меня сомневаться! Тебе ведь не удастся просто уйти от меня, радость моя. Это невозможно – просто взять и уйти.
Потому что ему куда легче закончить начатое, чем отступиться. Руки сжимаются в кулаки, так что ногти впиваются в ладони. Он закрывает на мгновение глаза и про себя медленно считает до пяти. Кровь стучит в висках, тяжелым молотом пробивая себе дорогу в ледяном покрове.
Когда он вновь смотрит на нее, то видит зеленый огонек злости на самом дне ее глаз. И это лучше, чем ничего. Это так знакомо. Она, кажется, дрожит – не то от этой тихой злобы, не то от холода. Он упрямо приближается к ней и берет ее замерзшие руки в свои, подносит ко рту, чтобы согреть дыханием. Вдох, теплый выдох, ее тонкие пальцы у самых его губ. Не заставляй меня сомневаться.
- Возможно, я не должен был позволить этому случиться… Так и есть.
Он вдруг прижимает ее к себе, обнимает, мягко, но крепко – вырывайся сколько хочешь, он не собирается отпускать.
- Я не хочу тебя потерять, Дженнифер.

 Отправлено: 02.03.10 23:41. Заголовок: Ни один из нас не мо..

Ни один из нас не может видеть. Руками касаться лиц в темноте, на ощупь пытаясь понять, кто это. Кто это? Может быть, это я сам? Вьющиеся волосы, черты лица – ты ли? Тепло и холод от приторного дыханья, легкое касание голосов. Здесь кто-нибудь есть? Темно, безвозвратно темно, будто глаза залепило паутиной. Не видно. Лишь ощущения, а может, мираж. Мягкое тело или мягкие стены? Замыкаясь в себе, ты пытаешься найти выход. Ты застрял здесь, потерялся, умер. Это – твоя жизнь после смерти, темная, сухая, пустая. Вокруг лишь мгла и тени, едва ощутимые кончиками пальцев. Ты в чужом сердце. И тебе здесь хреново. Тихо бьется чужое сердце, обливая тебя потоками крови. Давит на легкие, работает, заставляя тебя падать лицом во что-то мягкое и хлюпающее. Неужели это чувства? Тебе всегда казалось, что они отвратительны, но не настолько же. Руки топнут по локти, губы целуют мякоть унижения. Ведь любить – это быть униженным. Ты живешь в чужом сердце, хотя тебя об этом даже не спросили. Тебе больно здесь жить, тебе плохо здесь, но разве это кому-нибудь интересно? Ты пытаешься найти выход, но уже поздно. Ты часами подставляешь ладони мягким каплям крови или слез. Ты не видишь цвета, но ты ощущаешь соленый вкус на потрескавшихся губах. И тогда ты решаешься отомстить. Ты улыбаешься, когда надо улыбаться, ты ласково проводишь рукой по щеке, ты смеешься, когда от тебя этого ждут. Ты пытаешься забыться, зарывшись в темные локоны, вдыхая запах мяты и свернувшейся крови. Запахи и ощущения – это все, что у тебя осталось. Любовь ослепляет, так, кажется? Ты танцуешь в темноте, убеждая себя. И в конце-концов ты почему-то влюбляешься. Ты не ожидал, что твой план сработает, но так уж случилось. Теперь она пусть помучается. Пусть попьет твоей вязкой крови, пусть услышит гулкую тишину в биении пульса, пусть закроет глаза и думает, что сходит с ума. Любовь это же сумасшествие, верно? Пусть кружится в темноте и ловит воспоминания о тебе. Поиграем в жмурки? Пусть ловит твои взгляды, пусть ценит каждое прикосновение. Она должна быть благодарна, ведь она теперь всецело твоя. Твоя. Такое приятное слово, да? Медом обволакивает мысли и сердце, заставляя ее судорожно всматриваться в твои глаза. Заставляя бороться и сопротивляться, как ты любишь. Ты играешь с ней, а она принимает это всерьез, глупая. Любовь это игра, так ведь? Она ведома сценарием твоих желаний и не знает иного пути.
В мутном зеленом стекле глухо сияет пламя свечи. С тихим треском обвивается вокруг него злоба и смятение. Нравится? Смотри, смотри, пока она не ослепла. Когда-нибудь она сломается, упадет, утратит свою вожделенную хрупкость, став просто использованной грудой эмоций. Оно тебе нужно? Пока наслаждайся этими секундами, что она рядом. Подумать только, неделю ее не было рядом! Неделю она жила вне твоей пьесы, пора бы это прекратить и вписать ее обратно, действующим лицом, говорящим неслышными мыслями в сторону. Быть вместе до конца. Переступив через желания, ненавидеть друг друга до конца. Он любви до ненависти… Хотя какая к черту любовь? Это все сказки, так ведь? Есть только ненависть и желание, желание вписать кого-нибудь в очерк своей жизни. Ненадолго добавить яркого персонажа, который запустит колесо событий и проплывающих мимо лиц, который убыстрит время и откроет новую цепочку происшествий, как это положено в приличном рассказе. Большое начинается с малого. И пусть она будет почвой для великих свершений.
Кто-то схватил ее за руки. Неужели ты? Да, ты. Она же твоя, никто не смеет касаться ее, кроме тебя. Никто не смеет говорить с ней, думать о ней. Тебе с ними неуютно в маленьком темном сердце. Чужая душа – потемки. Если, конечно, она есть. Чудное все же слово… Бешеные тени вертятся вокруг, забивая ее голову ненужными мыслями. Да как она смеет думать о ком-нибудь, кроме тебя! Ревность не порок. Ревность – блаженство. Какое блаженство поддаваться такой соблазнительной ярости, лишь для того, чтобы увидеть сомнение и страх в ее глазах. У страха глаза велики. Мутное зеленое стекло, и закрывшее панораму колодца пламя свечи. Не дай Мерлин, потухнет. Она делает слабые попытки вырваться, но замирает, заворожено смотря на волны теплого воздуха, окутавшего ее длинные пальцы. Такие тонкие, хрупкие. Что будет, если вжаться в них губами так сильно, будто раскаленный камень в ледяную плоть? Не стоит, не стоит тратить время на эксперименты, иначе не останется на потом. Ноготки легонько царапают губы. Это что, боль? Какие глупости, девочка, это не боль. Боль – это объятие, из которого невозможно выбраться. Когда сладко дергаешься, пытаясь высвободиться , и сдаешься. Борьба и покорность незаметно целуют в губы… нет, девочка, это всего лишь твоя фантазия. Несбывшаяся недельная тоска, если хочешь. Но тоже не стоит, ты должна вспомнить прошлые ощущения, чтобы дорожить уже ими вечно. Ты должна сойти с ума, не просто нуждаться, но жить этим. Жить.
Тогда почему позволил? – руки мягко опадают на широкую грудь. Там много места, но негде спрятаться от себя самой. Чтобы ты потерялась и умерла в этом несчастном сердце, гадкая девчонка. И это – хорошее пожелание. Щека ощущает знакомый стук, волосы пытаются спрятать слезы, накатившиеся на глаза. Но пыль не сойдет с прозрачной глади, стекло останется мутным. Закусить губу, чтобы было не так страшно. Кого ты боишься, девочка? Его, себя? «Пусть он не смотрит на меня, пусть не смотри» – так ты думаешь? Тебе ведь так хотелось все изменить, но не вышло. Ты снова запуталась в сети сомнений, что он сплел для тебя. Быть может, это его особенный вид заботы. Хотя зачем ты нужна ему? И вправду, зачем? Ты никто, Роуз. Никто. Ты – пустота, облаченная в форму. Все мы тени, и ты не исключение. Быть может, стоило поддаться осенним сумеркам и растаять в их похотливых объятьях. Чтобы навсегда. – Почему? – ты не выдержала. У тебя столько вопросов, что они рвут тебя изнутри. Ты ведь не умеешь любить, а, Роуз? Что тогда происходит? Зачем ты такая, Роуз? Такая глупая, покорная, безвольная? Зачем, Роуз? Может, и у него нет ответов. Может, совсем не нужно задавать столько вопросов. Вполне возможно, стоит просто растаять в нем, чтобы все вспомнить.

 Отправлено: 02.03.10 23:43. Заголовок: Слова имеют мало зна..

Слова имеют мало значения. Звуковая волна, синусоида, которая складывается в бессмысленные буквы и предложения, по большей части лживые. Словами мы защищаемся или атакуем, но тело всегда выдает наши истинные намерения. Будь воля Вальдена, он бы молчал. Он ориентируется по прикосновениям, по жестам. Он не хочет слышать вопросы или ответы – он хочет ощутить, как мурашки бегут по бледной коже, он не хочет слышать оправданий или обвинений – только теплую дрожь тела. Он прислушивается к дыханию, сердцебиению. Это самые честные посредники, самые точные носители информации. Она близко, так близко, что ему хочется снова поцеловать ее, хочется прикусить ее губу – не до крови, но до тихого стона боли.
Если она и пытается высвободиться – то недолго, и не слишком настойчиво. Все в порядке, все правильно, все идет как надо. Её встрепанные ветром волосы щекочут его шею и подбородок. Он украдкой вдыхает их запах – запах раннего утра, дождя и корицы. Она не видит его лица, поэтому он позволяет себе улыбнуться и на секунду закрыть глаза. Она в его руках, под ладонями, под плотной тканью пальто. Все в порядке. Она может бояться, она может злиться и ненавидеть, но, что бы ни случилось, она всегда вернется к нему.
Как они вообще могли встретиться? Почему они вообще заговорили друг с другом? С чего все началось? Почему, когда он увидел ее, в его голове сразу отчетливо возникла всего одна мысль: она должна принадлежать мне. Ведь не вина и не сожаления сейчас заставляют его быть здесь, а чувство, что у него, его же руками, чуть не отняли что-то ценное. Ему хочется молчать.
Но ей мало молчания. Ей необходимо знать: почему? Не спрашивай, почему. Так вышло. Так получилось. Это безумный любовный треугольник – он, она и боль. И он не знает, кого любит больше. Извини, моя хорошая, но Макнейр вовсе не уверен, что, будь у него возможность повернуть время вспять и пережить все заново, он смог бы что-то «исправить».
Почему. Он болезненно морщится. Встречный вопрос:
- Почему ты вообще оказалась там? Почему тебя всегда тянет туда, где появляется опасность?
Он пытается скрыть в своем голосе агрессию, но, кажется, ее там не было изначально. Досада, вероятно, жалость. Обвинять ее в чем-то, значит, обвинять самого себя. Ну, разве мы не похожи? Разве мы – не отражение друг друга в пыльном, давно разбитом зеркале? Каждый – заложник своей одержимости. У каждого есть то, что нужно другому. Это – обоюдная зависимость, почти наркомания, болезнь, но ни тот, ни другой ни за что не признается в этом, даже самому себе. Поэтому, когда мы видим свое отражение в глазах друг друга, это зрелище так пугает нас. Мы видим, как кто-то сбивает плечи и колени в узких коридорах бытия и давится каждым глотком чужеродного, отравленного нормальной жизнью, воздуха. Кто-то заходит в вольеру с незнакомыми тварями и пытается прикинуться своим. Кто-то безуспешно старается если не быть, то хотя бы казаться человеком. Мы просто опускаем веки, и, незрячие, идем на поводу… даже непонятно у кого. Друг у друга? У этой щедрой на злые шутки жизни? Только так, слепо приняв правила и пустив все на самотек, можно, сдирая кожу и выворачивая себе суставы, залезть в удушающие рамки обычной жизни и обычных отношений. То, что мы для них непригодны, только подливает масла в огонь нашей зависимости. Блаженное насилие над собой. Сладкое, упоительное насилие друг над другом. Сладкое – лишь до тех пор, пока все идет по плану…
- Иногда все просто выходит из-под контроля, – медленно и неохотно говорит он.
Признание собственной слабости всегда дается с трудом – но другого ответа у него нет. Иногда мы просто выходим из-под контроля.

 Отправлено: 02.03.10 23:48. Заголовок: Confusion in her eye..

Confusion in her eyes says it all:
She's lost control.
And she's clinging to the nearest passerby:
She's lost control.
And she gave away the secrets of her past and said " Jen lost control again". (с)


Зачем ты вообще живешь, а , девочка? Зачем ты в детстве верила в сказки, любила платья и кружевные подушки? Зачем ты хотела, чтобы все люди в мире были счастливы? Зачем ты танцевала по комнате, представляя, что под ногами у тебя – целое звездное небо? Зачем? Это же так все глупо. Ты улыбалась, общалась с другими девочками, ты жила. Зачем? Чтобы потом все это опровергнуть? Твое прошлое и твое настоящее построены на контрасте. В детстве ты хотела всегда быть счастливой, и чтобы люди вокруг тебя были счастливы, так же, как и ты. А выходит совсем наоборот: сейчас ты делаешь людям хуже. Казалось бы, и не унижаешь, и проходишь мимо, но именно твоя апатия так больно бьет по их самолюбию. Самолюбие. Ты ведь прекратила себя любить. Посмотри на себя – разве такой ты должна быть, а , Роуз? Ты сливаешься с толпой, но втайне веришь, что ярче них. Типичная в нетипичном. И, казалось бы, должно быть только хуже, что более лишней быть невозможно. Но ты нужна кому-то или чему-то, твоя жизнь не отпускает тебя. Ты вынуждена каждый день случайно проскальзывать сквозь людские недоуменные или осуждающие взгляды. Ты вынуждена терпеть насмешки за спиной. Ты прячешься ото всех за другими людьми. Ты убегаешь от проблем за широкие спины и убеждаешь себя, что все хорошо. Все ведь хорошо, правда? Ты должна верить в счастье жить здесь и сейчас, чтобы, наконец, почувствовать его. Вот только… кто-то там наверху не предусмотрел, что ты совсем не хочешь ни во что верить, кроме своих слов и чужих взглядов. Ты опустила руки, ты не хочешь бороться. Это давно началось, верно? Когда ее не стало. Ты была совсем маленькой, но боль не пощадила тебя. С тех пор ты зависишь от боли. Боль стала тебе второй матерью, хотя если быть честным, первой. Боль воспитала тебя. Закалила ли? Будет правдивее сказать, что уничтожила. Она не носит шифон и тяжелые кашемировые пальто. Твоя боль вообще бесплотна, она поселилась в тебе и ей там удобно. Симбиоз? Нет, скорее, паразитизм. Только кого на ком? Она питается твоей кровью, ты – ее силой. Ты научилась плевать на всех, и на саму себя тоже. Ты научилась всех ненавидеть. Ты видишь вокруг одни лишь недостатки, забывая о том, что тебя раздражает лишь то, что присутствует в самой тебе. Искренность, видимое нахальство, бессмысленные фразы. Ведь это все есть в тебе. Открой глаза, Роуз. Посмотрись в зеркало. Пусть пыльное, пусть с трещинами, но зеркало. Там ты. Там человек, которого ты ненавидишь более всего. Темно-каштановые волосы, закрывающие глаза. Серая растянутая футболка, пиджак, брюки и начищенные ботинки. Зачем ты прячешься за всем этим, Роуз? Или это уж не твое? Ну как же, оправдывайся. Он повторяет твои движения, он стремиться задеть тебя, как ты стремишься задеть его. Ваша злость отзеркаливает на вас самих. Но больно ли это? И если да, то нравится ли тебе такой расклад? Тебе страшно, страшно, ведь ты так ненавидишь страх в людях. Вот он и пришел к тебе. Ты сама его позвала, когда начала лезть на рожон. Зачем только? Что и кому ты хочешь этим доказать? Ты и сама не знаешь. «так выходит» - оправдываешься ты и злишься на людей. А на самом деле – на саму себя. Ты жалуешься, что у тебя миллион проблем, но ведь ты сама их на себя повесила. Так ведь? И его – самую большую твою проблему – ты сама захотела. Увидела и заинтересовалась. Тебя всегда привлекал в людях флегматизм, холодность, отстраненность. Возможно, как раз то, чего нет в самой тебе, пусть ты и привыкла считать себя плохой. Ты принимаешь все слишком близко к сердцу, пусть и не показываешь этого. И его приняла. В запутанных односложных предложениях ты ищешь намеки, в глазах – проблеск пламени, а в руках нежность. Но там нет этого. Ведь это твое отражение. Ты режешь пальцы об осколки зеркал, но все они показывают тебе то, что ты хотела бы видеть в себе меньше всего. Но ты ненавидишь не зеркала, а саму себя. Кульминация ли это? Наверное, нет. Слишком много еще осталось недосказанного. Кто-то когда-то сказал, что человек – это неограненный алмаз, ищущий своего ювелира. Ты давно хочешь стать бриллиантом, но ты еще не готова. Ты не готова блистать счастьем у всех на виду. Даже звучит абсурдно. Ты и счастье. Ты и боль – пожалуй, так гораздо привычнее. Тебе трудно и больно раскрываться перед людьми, но черт возьми, что же ты тогда сейчас делаешь?
Скучно. – ну разве это ответ? Надо было подумать, все взвесить, а не говорить правду. Говорить правду – это же совсем не твое, разве ты забыла? Ты не должна говорить правду, если хочешь еще чувствовать себя сильной. Тебе скучна эта жизнь и лишь себя ты любишь. Не потому ли ты сейчас здесь, а не где-то еще? Историю переиграть невозможно. Рано или поздно, она сама повторится. Рано или поздно ты все равно обожжешься, умрешь, заплачешь. Сколько синонимов… Ты снова пытаешься спрятаться, не смотреть на него. И на себя не смотреть. Ты же не любишь ошибаться в людях. Досада, жалость? Что это, чей это голос? И почему он кажется таким знакомым, будто именно он комментировал все твои мысли на протяжении этой жизни? Хотя нет, не нужно. Не путай себя еще больше.
Ты потеряла контроль. Совершенно. Безучастно. Стоп. Притормозите. О чем это он говорит? Что это? Признание ли? Почему внутри вдруг закипает волна ярости? Неужели ты настолько не любишь видеть в людях хоть проблеск слабости? Или же ты просто потеряла терпение? Контроль? Почему вдруг становится жарко? Но не тем приятным жаром, а чем-то обжигающим. Ты сама не своя. Успокойся, хватит. Мысли мечутся в голове, но все они бессмысленны, ибо похожи друг на друга, словно близнецы. Он ведь первый раз в жизни в чем-то тебе признался. Что за идиотская реакция? Почему все внутри бурлит, так жарко,что хочется душное шерстяное пальто и ,наконец, поддаться ветру. Быть может, он унесет эту беспричинную эмоцию прочь. Но ты лишь отталкиваешь его. Нет сил остановить эту беспричинную злость на себя. Казалось бы, что он не в чем не виноват, но тебе нужно выпустить это. Ты ненавидишь его, себя, вас. Ты ненавидишь всю свою жизнь, ты готова осуждать каждого, даже ударить. Ты не хочешь видеть реальность. Ты не хочешь понять то, что проблема сидит гораздо глубже, чем ты думала. Разве дело лишь в том, что тебе по жизни не досталось любви? Какая глупость. Ты ведь убедила себя, что любви нет. У тебя ее и не было никогда, ведь отцу всегда было наплевать на тебя. Ты ненавидела себя – эти руки, лицо, слабость, что засела занозой в легких. «Почему?» - словно кричишь ты в пустоту. Прекрати сейчас же, прекрати. В этом нет никакого смысла. Ты думаешь, как ребенок, обидевшийся на родителей, что они умерли. Ты ведь и вправду тогда обиделась. И на себя обиделась, что умерла. Слезы медленно наворачиваются на глаза, но ты не позволишь им быть. Рука рвется вверх, хочется ударить кого-нибудь, и все равно, кого. Вот хотя бы его. Он же не защитил тебя от самой себя. У него же все хорошо. Он же любит только себя. И эти странные слова – будто признание в чем-то. Он сожалеет. Какая глупость! Даже звучит абсурдно. Макнейр и сожалеет. Эгоист, холодное слизеринское эгоистишко. Рука замирает в воздухе, но обессилено падает вниз. И плевать, что заметно. Ты отворачиваешься, потому что настала пора признаться в своей слабости. Ты не можешь ударить его, каким бы чудовищем ты себя не считала. Ты не можешь причинить ему пусть маленькую, но боль. Может, это всего лишь жадность? Может, ты не хочешь знакомить его со своей псевдо-родительницей, заставляющей тебя по ночам рыдать и винить себя в том, в чем ты даже не виновата? Может… Может хватит, всех этих случайностей? Может, хватит бегать от самой себя? Но ты не можешь. Рука закрывает глаза, ведь ты не хочешь видеть мутную пелену на своих глазах. Губа прикушена – ты ведь не хочешь ощущать на ней соленые капли. Слабая, отвратительная Роуз.

 Отправлено: 02.03.10 23:51. Заголовок: Перед ним, в его объ..

Перед ним, в его объятиях снова пустота. Минутное ощущение близости испарилось, свернулось, как молоко на солнцепеке. А мы не привыкли к правде, верно? Мы не привыкли ни говорить, ни слышать правду. Она – потому что боится в секунду искренности открыть свое сокровенное, ранимое нутро. Он – потому что считает правду слишком дорогой монетой, чтобы разбрасываться ей направо и налево. Поэтому наша правда - неуместна и непригодна к употреблению, как просроченный продукт. Мерзкая такая штука, застревает в зубах – ей можно запросто подавиться. Она плохо усваивается и отторгается организмом.
- Вот как…
Это похоже на неторопливую шахматную партию. Ход за ходом мы обмениваемся осторожными шагами, пытаясь разгадать стратегию друг друга. Он не знает, что творится у нее внутри, он не может понять, а она не собирается помогать ему с этой задачкой. Тщетные попытки проникнуть в чужую голову, прочитать старательно зашифрованные, трепетно оберегаемые мысли. Он разыгрывает гамбит, симулирует свою слабость – жертвует пешку, чтобы потом без труда захватить центр. Но то ли ход слишком груб, то ли у нее были иные планы… Её тонкая ладонь разрезает воздух, одним яростным движением сметая все фигуры с доски. И вся королевская конница, и вся королевская рать сыплется на холодную землю, на пожухлую листву под тошнотворно-серым небом.
Макнейр не шевелится, даже не вздрагивает. С застывшим на лице равнодушным любопытством он смотрит в глаза Дженнифер, когда ее узкая ладонь взлетает вверх, прочертив в воздухе дугу, и вдруг замирает, как будто наткнувшись на преграду. На секунду в его глазах мелькает разочарование, но улыбка только становится шире. Веселая, холодная злость кривит губы, пляшет на дне глаз.
- Ну и…? Чего ты хочешь?
Она отстраняется, она пытается спрятать от него [от себя?] свое лицо. Нет, Макнейра это не устраивает. Его плечи трясутся от смеха – беззвучного, сухого смеха, кашлем скребущего горло. Что? И это всё? Бедная, маленькая Роуз... Он грубым жестом отрывает ее руку от лица – смотри на меня, не отводи взгляда!
- Что тебе нужно, скучающая моя? А?
Отвечай! Негромкий свистящий голос дрожит, будто того и гляди сорвется на крик. Он резко притягивает ее к себе, склоняется над ней, не давая ей вырваться. Его руки бесцеремонно шарят вдоль ее тела, ныряют под пальто. Это явно не приступ страсти – прикосновения жесткие и агрессивные. Ледяные. Он просто обыскивает ее и, в конце концов, находит, что искал – ее волшебную палочку. Схватив ее запястье, он силой вкладывает палочку в ее ладонь, сжимает ее пальцы - держи, держи крепко! Он не выпускает ее, стальной хваткой сковав ее руку, так что палочка направлена прямо на него, и кончик острием ножа впивается в его солнечное сплетение. Хочет она того или нет, оружие в ее руках, а он на прицеле. В глазах темнеет от этого веселого, яростного безумия. Тебе скучно? Ну, так давай поиграем! Ты так стыдишься своей слабости - так давай поменяемся местами! Правила просты – либо ты, либо тебя. Что ты будешь делать, радость моя?
- Ну, давай!.. Чего же ты ждешь?!

 Отправлено: 02.03.10 23:54. Заголовок: Ах, вот оно как. Вот..

Ах, вот оно как. Вот оно как! Вот оно значит, как… Куда-то потерялись все слова, а ловить их нет никакого желания. Не хотите правды. Ну да, понимаю. Правда, она же грязная, верно? Липнет к коже серыми пятнами, а мы ох как не любим быть испачканным. И этот отвратительный запах действительности. Ну зачем все это? Мы ведь понастроили себе иллюзий, и нам прекрасно живется в нашем аду, пусть и выдуманном.А если вдруг вокруг зацветут цветы, мы зашипим и посыпем их серой. Мы ведь совсем забыли, что такое прекрасная реальность. Мы каждый день просыпаемся в боли, которую сами себе выдумали. Мы купаемся в злобных взглядах. Мы дышим легким запахом пепла и дыма. Просто нам так удобно. Мы привыкли жалеть себя, отряхая каждую пылинку прекрасного со своих плеч. Ну зачем? Мы должны казаться сами себе ужасными лишь затем, чтобы лишний раз убедиться, насколько мы себя любим. Ведь только самокритичный человек на самом деле любит себя, изучает каждую деталь своего характера. Мы путаем эгоизм с волей. Мы ищем недостатки лишь затем, чтобы пожалеть себя, а затем сладостно затянуться мыслью, что недостатки – это маленькие уникальные достоинства. Ведь это не наши слова – так мы оправдываемся. Мы с головой ныряем в это наше мертвое море, чтобы потом с чувством освеженного самодовольства отражаться в глазах родного Содома. Это наша сожженная жизнь, и какой бы уродливой она в нашем видении не была, мы ведь глотку за нее перегрызем, правда? Мы рассыпаемся на солнце каждый день, чтобы восстать в тени в новом великолепии. Мы ведь привыкли, что у нас в душе темно. Мы сами себе так выдумали. А если внутри блеснет искорка искренности, то мы тут же ее убиваем. Или кто-то ее убивает. Это наш долг, это наша обязанность, если мы не хотим, чтобы вся наша жизнь потонула в миллионе таких искорок. Ложь для нас лучше, чем правда. Потому что мы к ней привыкли. Мы критикуем других, лишь бы другие критиковали нас. А затем мы с гордостью строим вид, что нам все равно. А внутри мысль: «О нас говорят». Мы критикуем себя, лишь бы уничтожить эту искренность, лишь бы преувеличить гордость, холодность и проблески ярости. А что, если мы не сможем убить ее? Ну что вы, не стоит беспокоиться о таких мелочах. Кто-нибудь убьет ее за тебя, радость моя. Уже убил, а ты и заметить не успела. Хотя почему же, борешься, глупая. Ну давай, борись. Только что тебе это даст?
А какое твое дело, а, Макнейр?
Пустим в глаза чуточку презрения, которое выталкивает последние слезы. Тихое шипение – капля коснулась прожженной почвы нашего мира. Голос уже не дрожит. Голос насмехается. Мы опять натянули маску, или же поменяли маску? Кажется, мы совсем запутались, где реальность, а где наша выдумка и наше удобство. Зачем она закрывала свое лицо секунду назад? Быть может, пыталась содрать одну маску, чтобы затем незаметно надеть другую? Мода на красивый венецианский разврат прошла, теперь в моде английская гордость и холодность. Не смейте смеяться, сэр, иначе… а что же иначе? Иначе вам шах и мат. Однако, будь у нас хоть капля достоинства, мы бы промолчали и ушли. Но мы же любим строить из себя невесть что. Касания, от которых резко начало тошнить. Что это в глазах вдруг промелькнуло? Страх, а может быть, удивление, возмущение? Несомненно, это была эмоция. И этого достаточно, чтобы обвинить тебя, Роуз. Но ты ведь и так наказана. Каждое прикосновение цепких пальцев – унижение. Будто камнем в лицо. Легкий хруст костей или кажется? Пальцы сжимают дерево. В левой руке твой выбор. Шаг назад или все же дуэль? Мы ведь так не любим проигрывать. Давай же, девочка, думай. Чего Макнейр не любит больше всего? Хм… твои глаза пусты. Он не найдет в них твоего следующего хода. Рука взлетает вверх и все же достигает конечной точки своего маршрута. Пощечина. Ты ведь не ожидал этого, да, Вальден? Пусть Ступефай, пусть Круцио, но не пощечина же! Это же, черт возьми, так банально, так… по-маггловски. На ее лице нет ни капли презрения. Лишь тихая довольная улыбка. Она готова получить удар в ответ, готова снова обнимать свою боль. Даже его рука, замершая на запястье, уже не отзывается судорогой внутри. По телу снова ползет тепло. Ну же, Вальден, твой ход.

 Отправлено: 02.03.10 23:56. Заголовок: Ну же, чего она медл..

Ну же, чего она медлит, зачем она раздумывает? Это ведь не тест и не испытание. Это просто – делай, что хочешь. То есть вообще – все, что хочешь… Чего он от нее ожидал? Зачем он дал ей эту чертову палочку? Чтобы дать возможность расплатиться за то, что он сделал с ней? Сбросить с него этот чертов груз? Да ладно, с чего бы ей делать ему такое одолжение? И все же… Сейчас, на долю секунды, все в ее руках. Что она будет делать?
И он думает.
Отступись, опусти палочку, сдайся.
Ты же слабая, ты же дрожишь, да у тебя глаза на мокром месте.
И он думает:
Пожалуйста, пусть это будет Круциатус.
Ты же гордая, ты же ненавидишь, ты же хочешь сравнять счет.
Удар. На этот раз на пути ее ладони не возникло никаких препятствий. Звонкая пощечина. По поверхности льда разбегаются трещины, кожа горит огнем.
Не то… Не то!!
Он медленно вдыхает. Он закрывает глаза и считает до пяти. О нет, он не хочет ломать ей руку. Он хочет спросить – за что? Он хочет спросить – и этого ты хотела? Но разве у нее хватит духу ответить ему? Скорее всего, очередной вопрос снова разобьется о стену ее надежного укрытия. Маленькая гордая Роуз… Она наверняка снова парирует какой-нибудь дерзкой отговоркой вроде «не твое дело».
Ты – мое дело.
Однако, щека горит после удара, и слова так и застревают где-то в бронхах. Не больно, и даже не обидно. Унизительно - пожалуй. Она этого хотела? Он не удивлен, это так на нее похоже - всегда надеяться, что у нее будет вторая попытка. Что всегда можно немного переждать, собраться с силами – и вот тогда… Мы прячем глубоко внутри демонов, которыми мы одержимы, загоняем в дальние углы лабиринта наших минотавров. А в лицо друг другу швыряем комья грязи и пыли.
Он только сейчас замечает, что все еще держит ее за руку. Вздрогнув, он разжимает пальцы – свободна. Мрачная улыбка.
- И это все? А в первый раз, выходит, духу не хватило...
Макнейр смотрит куда-то мимо нее, кусая губу. Хочется молчать, хочется остановиться, хочется прекратить всю эту комедию. Мы не сошли с ума, а притворяемся с какой-то целью… Паршивая в сущности пьеса! Мы не выучили текст, мы играем из рук вон плохо. Да и в партере одни моряки, кузнецы и лавочники, переминаются с ноги на ногу, до икоты набравшись эля. Безудержно блюют себе под ноги, когда ты спрашиваешь меня «быть или не быть». Эй, Уильям! Для кого ты писал свои трагедии?! Ведь весь этот сброд пришел в твой театр только за тем, чтобы смотреть на кровь и громко свистеть в знак одобрения. Так позволь своему умалишенному принцу стать тем, кем он в действительности был – всего-навсего заурядным убийцей. Хочется молчать, хочется остановиться, хочется прекратить. Но до финала еще далеко - что дальше по сценарию? Ага, тут авторская ремарка – «с усмешкой»!
С усмешкой, так с усмешкой:
- Мерлин мой, какая же ты трусишка.
Он трет ладонью щеку, будто пытается оттереть от нее грязь.
- Это, наверно, и впрямь скучно – быть тобой. – он смотрит на нее, откидывает волосы со лба, вздыхает. - Кто ты, девочка моя? Что ты здесь делаешь?
Впрочем…
- Впрочем, ты вряд ли ответишь, верно? Опять скажешь, что это не мое дело?

 Отправлено: 02.03.10 23:57. Заголовок: Мы спрашиваем себя, ..

Мы спрашиваем себя, зачем время длится так долго. Почему бы ему просто не замереть или же не пронестись мимо радужной кометой? Мы молим кого-то или что-то об этом. Мы не верим, просто не знаем, что делать. Закрываем глаза и пытаемся нащупать решение, правду, если хотите. А если ее нет? Если мы так заврались, что правда просто исчезла, растворилась, растаяла? В одну секунду. И никакая логика, никакая интуиция здесь не поможет. Остается только вздохнуть, открыть глаза и снова натянуто-тепло улыбнуться реальности. И мысли какие-то длинные, бессмысленные, дидактические. Давайте уберем все лишнее. Что тогда останется? А что, если совсем ничего не останется? Вот тогда мы действительно сможем заявить, что пустые. Совсем пустые. Все эти эмоции, переживания – для кого это? Это не нужно. Хватит, спасибо. Мы уже надышались ими и задохнулись. И какое-то странное жужжание в ушах. Это не звуки природы и даже не смрадное дыхание большого города. Это сомнения. Мы всегда делаем, а потом сомневаемся, правильно ли мы поступили. Правильно ли? Но у нас нет маховика времени, чтобы вернуть. Да и можно ли? Нужно ли? Уже не вернуть ни эту слабость, ни эту гордость. Должно родиться что-то новое. Прорезаться сквозь бронхи каким-то сиплым криком. Должно. Минуты проходят, а ты не можешь ничего сказать. Потому что ничего не происходит. Ни-че-го. Хоть что-нибудь, пожалуйста… Но это всего лишь пустота, всего лишь осень. И ничего больше.
Ладонь горит огнем. Так и надо. И как-то странно. Ты ведь ожидала другого, другого! Он должен был закричать, ударить. Это был бы Макнейр, настоящий Макнейр, черт возьми! А это кто? Кто это стоит сейчас рядом с тобой? Так спокойно, уверенно смотрит, усмехается. Ты не боялась Макнейра, но его ты боишься. Того, кто сейчас напротив тебя. Что он сделает в следующий момент? Ты не можешь предугадать, ты неуверенна. И это твой самый страшный кошмар. Ты ожидала другого, но ведь и он ожидал совсем не пощечины. Выходит, вы квиты. И тут уже пытаешься, выкарабкаться, не испугаться, иначе проиграешь. Проиграешь – какое отвратительное слово, верно? Твой страх старательно тянет тебя вниз, к проигрышу. И пальцы дрожат, и не за что зацепиться. И сказать нечего. Черт возьми, что это? За что? Глаза мечутся, пытаясь найти выход, а в голове ни одной мысли. Ни одной. Ты же сама так хотела. Никакой дидактики, хватит лить воду. Закончились дожди, наступила засуха. Смотри, как бы тебя не стерли в порошок.
Медленно теряется связь. Все контакты оборваны, хватит ждать помощи со стороны. Вот теперь ты точно одна. И страшно, болезненно холодно. Какие-то чужие слова. Ты пытаешься уловить в этом голосе родные нотки. Но есть ли они там, а, Роуз? Пора бы становиться сильнее. Одна. Вот ведь, выходит, что этого слова ты всегда страшно боялась. А думала, что не боишься ничего. Думала, мечтала, была уверена. Хватит. И никто не поможет, никто не подскажет. У этой твоей жизни нет денег на суфлера. Не научилась импровизировать – что ж, это твои проблемы, милая. Ногти медленно впиваются в кожу, но даже легкий отблеск боли теперь тебе не помощник. Доигралась.
И он такой отвратительно-естественный. Такие простые, живые жесты, такие живые слова. А ты? Кто ты по сравнению со всем этим? Наигранная, фальшивая. Что, посмотрелась в зеркало и ,наконец, увидела себя настоящую? Что же, можешь пугаться. Почему ты не плачешь? Почему ты не можешь ничего с этим сделать? Неужели в тебе совсем не предусмотрено функции самоуничижения. Волосы застилают лицо. Но нет ни сил, ни желания бороться с ветром. Проиграла?
Это ведь и впрямь скучно – быть тобой. Глаза в удивлении расширяются. Стеклянные. Блестящие. Выходит, и ты уже не та, кем была. И в твоих текстах нет слов. Совсем. Как отыграть пустоту? Как показать листы бумаги? Быть может, побледнеть, задрожать? Может, заставить сердце биться еще быстрее? Может, порвать?
А с чего… – голос дрожит, дыхание…его нет. Тихо. – с чего ты взял, Вальден, что я по-прежнему твоя? Что я была твоей?
Чужие слова. Своих же нет. Неудачная импровизация, только зря тратила время и пальцы на клавиши. Зря снилась, зря. Все это – зря. И преувеличение уже не кажется таким отвратительным.
Если ты все и так про меня знаешь, зачем спрашиваешь?
Одни вопросы. Ты даже не уверена, что правильно назвала его имя, есть ли у него имя. Время ободряюще хватает за руки и кладет голову на плечо. Тяжело?

 Отправлено: 03.03.10 00:37. Заголовок: Ее голос, как битое ..

Ее голос, как битое стекло. Зыбко дрожит. Пропитан страхом, как повязка на открытой ране - кровью. Он должен чувствовать торжество или удовлетворение, ощущая эту дрожь, но она только действует на нервы. Ее слова царапают слух, раздражают, как головная боль. Жгутом перетягивают виски. Вроде ерунда, всего лишь слова, но по-своему невыносимо.
Да с того я это взял, Дженнифер, что так оно и есть…
Какая дурацкая игра, как это все смешно и нелепо. Неужели она не понимает? Неужели она действительно думает, что она так просто может выпутаться? Что она может избавиться, откреститься, отказаться от него? Стереть все, что было, все, что есть. Захлопнуть дверь у него перед носом. Просто дать ему пощечину, развернуться и уйти.
Казалось бы – зачем она ему? Что ему стоит осторожно перерезать – или нетерпеливо разорвать руками – эту тонкую, почти невидимую нить, которая существует между ними. Или которая только мерещится ему? Бросить на дороге и пойти дальше своим путем. Не оборачиваясь. Не думая о ней. Не сожалея и не сомневаясь в своих действиях. Не пытаясь просчитать все наперед. Без необходимости задавать вопросы. Без ответственности. Без попыток понять.
Что-то ведь мешает ему просто перешагнуть через эту странную, противоестественную связь между ним и… не то призраком, не то чьим-то воспоминанием в маленьком хрупком теле зеленоглазой девушки. Призраком, который так любит сожалеть о своей утерянной жизни. Воспоминанием, которое так жаждет вернуться к своему несуществующему хозяину. Выдумка, морок. И от того ее еще труднее удержать – пальцы просто проходят сквозь эфемерное тело. Что заставляет снова и снова пытаться ухватить этот туман? Нервическая жадность скупого владельца, который привык получать то, что пожелает, который привык обладать. Капризное упрямство маленького ребенка, который не хочет расставаться с любимой игрушкой даже на короткое время. Что-то еще. Что-то страшнее, темнее, глубже. Что-то ядовитое, как цикута, сладкое на вкус, но отравляющее кровь – отравляющее разум. Он принимает это "что-то" за своей собственный выбор, свою свободную волю... А ее слова – новая попытка отыграться, парировать удар – тем временем впрыскивают новую дозу этой отравы в его вены.
- Занятно… А по-твоему это не так?
Он берет концы ее шарфа и неторопливо наматывает на руку, притягивает ее к себе. Пальцы путаются в теплом волокне.
- Ну, скажи мне, разве это не так?
Ты что же, думаешь, что мы сейчас пожмем друг другу руки и разойдемся каждый в свою сторону, чтобы больше никогда не встретиться? Мирного договора не будет! Даже мирные переговоры нам даются с трудом. Мы же не слышим друг друга, мы же говорим на разных языках - да мы даже не понимаем, что значат наши собственные слова…
Он наклоняется совсем близко к ее лицу, пристально глядя в ее глаза. Зеленая, тусклая тьма под дрожащими ресницами. Не обманывай себя. Тебе, может быть и скучно, но ему все это еще не успело наскучить. Неужели ты думаешь, что можешь так просто ускользнуть от него?

 Отправлено: 03.03.10 00:41. Заголовок: Нужно ли что-то меня..

Нужно ли что-то менять? Может, так все и должно быть? Люди хранят свои воспоминания, оберегают свою память, потому что так надо. Им приятно лелеять изображения по ту сторону экрана, потому что там все по-другому. Проще. Теперь. А раньше казалось, что все эти круговороты сомнений – страшное дело, а тут выясняется, что мы с вами, товарищи, ошиблись. Ошиблись. Но это не страшно, нет. Даже приятно. Наблюдать за всей этой катавасией в желто-коричневом и улыбаться. Это ведь всецело наше, только наше. Только мы видели все происходящее с этой стороны, и ни с какой другой. Этот ракурс, эта перспектива, то же расширения зрачка глаз. Неизменно. А мы же всего лишь люди, мы ведь ищем что-то постоянное, в своем роде вечное. Вот и закопались в память. А что, если и копаться-то противно? У кого-то воспоминания светлые, яркие. У кого-то грязные, такие, что лучше отодвинуть в сторонку. У кого-то их нет. Неприятно вдруг, когда на месте третьего возникает второе. А первое даже не машет приветливо, лишь усмехается. А мы как-то притихли и смирились. Зачем он тебе, а, Роуз? Ну же давай, ответь на этот простой вопрос и сразу тридцать баллов за собеседование. Ответь, не бойся. А ответить-то и нечего. Перед глазами проносятся картинки, скрипящие, наскоро залатанные скотчем. Белые пятна чередуются с черно-белым, вновь с грязно-бежевым. Вылови из этого всего хоть что-нибудь стоящее. Улыбки? Не стоит хвататься за улыбки, милая. Искренность сейчас все же на вес золота. Неужели ты думаешь, что на тебя ее кто-то станет тратить? Молчишь. То-то же. Что у нас дальше… прикосновения. В плане картинки выглядит не очень-то, а кожа дрожит из-за ветра. Нет, и за это не выйдет зацепиться. Смех? Редкий, сухой… и лишь изредка искренний. Может, как раз за этот золотой проблеск и стоит цепляться? Нет, нужно что-то постоянное. Что-то такое, отчего происходит хоть что-нибудь. Почему все эти радостные визги и писки однокурсниц, почему прерванное дыханье и запах пергамента, почему… да миллион причин, к которым ты, Роуз, не имеешь никакого отношения! Пытаешься убежать от своего незнания, но ведь не получится. И никто тебе не поможет советом, тут уж как-нибудь сама. Ты ведь и понятия не имеешь, что такое нормальные отношения. Ты никому не нужна была, кроме него. Хотя и тут нельзя говорить с уверенностью. Ты не знаешь, что такое настоящая нежность, забота. А знают ли об этом они, эти люди вокруг? Быть может, то, что твое, и есть самое, что ни на есть настоящее? Хотелось бы верить. Хотелось бы верить, что все будет хорошо. Вот только, кто оно такое, это «хорошо», нам не объяснили.
Быстро сокращаются минуты, равноускоренное непроизвольное движение. И некуда деться. И какие-то слабые попытки мыслей придумать хоть что-нибудь. Выбрать из несуществующих вариантов. А ведь такой простой вопрос…
Я… – взгляд бегает по ограниченной территории, с темной шерсти мантии на тонкие шейные вены.…боюсь тебя?. Закрыть на секунду глаза, чтобы не видеть золотой проблеск солнца. – почему я? - робкое прикосновение кончиков пальцев к пуговицам темного пальто.
Хотела сказать совсем не то. Хотела убежать, скорее от себя, чем от кого-то другого. Избежать ответа. Скандалом, окриком, ударом – да чем угодно. Лишь бы снова спрятаться, не выходить из себя. Не оправдываться. Не раскрываться. Сплошное «не». И не помогает. Закрывайся в темноте сколько угодно, но он ведь все равно найдет, растормошит, уколет. Тогда какая разница: сейчас или потом? Хватит бегать.
Она смотрит в ответ, нашла-таки выход. И будто спрашивает: «Что дальше?». Такая очевидная, такая загнанная в угол. Такая смешная.
...ненавижу тебя...

 Отправлено: 23.03.10 23:47. Заголовок: Она не скажет. Не ск..

Она не скажет. Не скажет, не признается. Не решится.
Кадр сменяет кадр – время то летит, то почти останавливается; и она - то ближе, то дальше. От этого кружится голова. От этого становится все труднее держать себя в руках. Лицом к лицу на таком маленьком участке, что невозможно спрятаться. Как бы глаза не бегали, они все равно в конце концов встречаются взглядами. Такое чувство, будто окружающий мир давит на них со всех сторон, всей своей тяжестью.
- Почему.. – медленно повторяет он. – Тебе нужна причина?
Раздражение колит бесчувственную кожу холодными иглами. Раздражение сворачивает нутро тугой пружиной, которой не так много требуется, чтобы развернуться, проломив ненадежную оболочку. Разум и тело – механизм, в котором кровь струится по холодным стальным трубкам, вращает латунные шестерни на их неподвижных осях и зубчатые венцы, перемалывающие любые эмоции и чувства в черную, вязкую ярость. Ярость эта сладко пьянит, и загнать ее на место будет непосильным трудом.
Роуз, милая Роуз, она ведь итак зашла слишком далеко, когда решила, что имеет право просто ударить его… Все изменилось? Окончательно и бесповоротно? И он только зря тешит себя иллюзиями, что все еще можно расставить по своим местам? Отменить, забыть, стереть? Чем больше вопросов, тем больше затягивается этот душный клубок. Ему осточертело разбираться в этом, пытаться расплести эту липкую, непослушную паутину, сковывающую тело и мысли. Хочется выпутаться, высвободить из нее запястья, распрямить плечи, а все эти вопросы только нарушают привычный порядок вещей и вынуждают разум нервно метаться по тёмным углам, пытаясь отыскать ее. Кружится голова. Он отпускает ее шарф. Рука взлетает вверх, к темным волосам, осторожно гладит спутанные пряди - только пальцы сводит судорогой. Голос падает до хриплого шепота.
- Тебе всегда нужна причина, верно? Тебе всему нужно найти разумное объяснение… Зачем? – жесткая улыбка на побелевших губах. – Ты мне нравишься – этого мало?
Мерлин мой, зачем? Зачем усложнять? Ведь всё так просто. Признания в любви уже написаны размашистым почерком царапин на нежной коже, зарифмованы изящными строками шрамов. Поверь, ты не хочешь знать, что творится в его голове. Ты не хочешь знать, что для него означает желать. Не просто быть рядом, нет. Напиться твоего страха, твоей боли и ненависти. Ощутить на губах вкус твоей крови и пальцами сжимать живое, бьющееся сердце. Держать твою жизнь в своих руках. Вот, что для него означает – любить. Он никогда не сможет объяснить ей, почему. Он, вероятно, и сам не знает. Он может только обвинять её в своей зависимости, в том, что так болезненно нуждается… Но почему? Потому что только она способна сопротивляться ему? Потому что она - единственная, кто когда-либо был к нему добр? Потому что только она может заставить его остановиться?
Или уже не может?

 Отправлено: 25.03.10 23:30. Заголовок: Воздух вокруг будто ..

Воздух вокруг будто коробка – ограничивает. Дышать трудно и некуда себя деть. Кажется, будто вся эта ситуация – чья-то глупая и несмело выполненная декорация: слишком мало пространства при такой маленькой роли и настолько маленьком количестве диалогов. Хочется сделать шаг в сторону, назад, куда-нибудь, чтобы, наконец, перестать чувствовать себя зажатой в этих жёстких объятиях, будто в гробу. Жесткий голос Вальдена не режет слух. Он затекает внутрь, заставляет сердце биться медленнее и тяжелее, кровь охладевает, на доли секунд кажется, что время остановилось. Становится страшно. Безумно. Кто этот человек, что вцепился в мысли и не отпускает? Кто он? Почему он? Что он делает рядом с ней и почему она, несмотря на свой почти неконтролируемый страх перед ним, всё равно остаётся рядом? Зависимая от боли, от унижения – в Хогвартсе просто нет других наркотиков. Зависимая от сухости этих интонаций, от жестокости, от искривлённых в усмешке губ. Зависимая. Больно смотреть в эти пустые глаза, больно запястьям, замёрзшим, больно сердцу, остановленному тяжестью слов. Кажется, будто этот капкан – единственное, что есть в её мире, а вокруг: вся эта осень, листья, ветерок и книжка, упавшая на тропинку – вокруг ничего. Только этот сильный подбородок, эти вены на шее, эта тёплая ткань мантии. Его рука взлетает вверх, так неожиданно, что Роуз вздрогнула и закрыла глаза, будто бы он мог её ударить, будто бы он её уже ударил. Щека горела от близости его ладони. По спине бегали мурашки лишь оттого, что он как-то судорожно путал её волосы. Слова – ничто. Жесты говорят всё. Вот сейчас он… боится? Вот только чего может бояться Он? Отчего его пальцы дрожат, перебирая тёмные локоны?
Нет, мне не нужна причина. Мне всего лишь нужен ты.
А все эти слова – всего лишь попытка удержать. Эти слова – всего лишь слова маленькой девочки, попавшей под плохое влияние. Мало? Это ничтожно мало. Чёрт возьми, Вальден, знал бы ты, насколько этого мало…. Она нервничает, кусает губы, боится его, но не может переступить через себя, не может отойти ни на шаг. Всегда желала свободы, а выяснилось, что единственная нужда – надёжная клетка, из которой не вырваться. Клетка с железными шипами внутри, чтобы было не скучно, чтобы было больно. Сама себе противоречит, теребя шарф, ещё хранивший его тепло, его раздражение, его сладкую ярость.
Я хочу понять, почему ты меня мучаешь… – хрипловатый голос, взгляд в сторону. Боится, как загнанный зверёк. Осталось только сделать последний выстрел. …почему растягиваешь удовольствие?.
Эти руки, если чуть закатать рукава, все в синяках. По спине нетерпеливые царапины, по шее – лиловая маска удушья. Эти губы обкусаны до крови, то ли от жажды, то ли от страсти. Эти мысли завязаны в узелки. Боится. Ненавидит. Хочет понять. Такая никчёмная бессмысленная смесь чувств, доведённых до крайности. Пальцы робко касаются его запястья, судорожно пытаясь нащупать пульс, понять, жив или мёртв, или только кажется.
Знаешь, порой мне кажется, что нравится тебе можешь только ты сам. А впрочем, так оно и есть, верно? Тебе нужно лишь чтобы я мучилась, чтобы убивалась, чтобы каждую секунду моей жизни рядом с тобой мне было чертовски больно. – нерешительно, но с каждой секундой всё уверенней она нашёптывает ему на ухо, поднявшись на цыпочки и для устойчивости сжав его запястье так, что коготки впиваются в грубую кожу – А я не игрушка, дорогой. Я совсем не игрушка. Мне надоело тебе верить, а вечером пытаться залечить всё новые и новые ссадины. И с каждым разом всё хуже. Где граница, на которой ты наконец остановишься? Почему-то мне кажется, что для тебя этой границы не существует. Ты остановишься, только когда я исчезну, ведь так? – прерваться на минуту, перевести дух, задохнувшись сигаретным запахом его волос. Это безумие, верно? Наше общее с тобой безумие. Круг, который должен разорваться. Я разорву, если позволишь.
Я скучала, знаешь ли… – холодный, сдержанный поцелуй куда-то в шею. Наклониться настолько близко, что сердце бьётся что канарейка в кулачке малолетнего хулигана. – Непонятно, неловко… Да я с ума по тебе схожу. – ещё один поцелуй, куда-то в скулу. – Как ты это делаешь, вот как? Я ненавижу тебя. С каждой минутой всё сильнее. – слова горячим дыханием обжигают смуглую кожу. – В Больничном Крыле я часто думала… а впрочем, кого я обманываю. Мне просто до дикости не хватало этой боли, этой пьянящей издёвки в твоих интонациях, твоих грубых рук, не знающих ни меры, ни степени приличий. А сейчас ты будто заледенел. Мучаешь. Знаешь, что мне нужно, но причиняешь боль до последнего. – тонкие пальцы забираются под ткань чужой мантии, будто ища тепло, расстегивают пуговицы на рубашке, холодом обдают чужую кожу, царапают. – Чёрт возьми, да я ненавижу тебя, потому что не могу понять. Не могу понять, почему я должна медленно умирать в твоём обществе, а не кто-то другой? Почему ты не выбрал какую-нибудь одноразовую дурочку, которая бы сама от тебя сбежала через месяц-другой? Дурочки хотят жить. А я, видимо, просто с катушек слетела. Я не могу сбежать. Но знаешь, когда-нибудь, может даже через час, через день или два, я это сделаю. Сбегу к кому- нибудь другому. – пальцы медленно перебирают позвонки, пропуская ветер под мантию. – Я буду не без наслаждения целовать другие губы и жить в других руках. И тебе некого будет мучить. Как печально, верно? – лёгкая улыбка на влажных обкусанных губах. Кажется, ваш ход, месье.

 Отправлено: 23.04.10 10:08. Заголовок: Не спеши, моя хороша..

Не спеши, моя хорошая, не делай опрометчивых шагов, не бросайся легкомысленными словами. Прекратить все это гораздо проще, чем тебе кажется – не через день, не через два, а хоть прямо сейчас. Но вряд ли это то, чего ты желаешь. Ты ведь желаешь освободиться? Как ты не понимаешь, что в последний раз вдохнула свободы перед тем, как повстречала его, и следующий вдох просто задушит тебя…
Не смей.
Правда – она ведь такая красивая, такая упоительная, ее так приятно говорить в лицо, ища в ней свою силу и защиту. Не спеши, девочка, правда - оружие, а не щит. Не бросай ее горстью песка в зубцы отлаженного механизма. Не пытайся убедить его, что все это неправильно и что должно быть иначе… Как? Чего ты ищешь, чего ждешь? Тепла? Доверия? Близости, взаимности? Чистоты?
Он не поймет. Едва ли он представляет, что может быть иначе. Это же совершенно естественно – необъяснимо, иррационально, пугающе естественно. Он может продолжать и продолжать до бесконечности, до тех пор, пока она принадлежит ему, вся, целиком. Он хочет пить – ее боль, ее преданность, ее одержимость, жадными глотками – с солоноватой горечью слез и терпким, медным привкусом крови. Как вино, которое способно хоть немного согреть его собственное темное нутро. И он не может смириться с мыслью, что хоть капля ее достанется кому-то другому. Что кто-то будет упиваться ей так, как он.
Не смей...
Его пальцы нервно перебирают ее спутанные локоны. Руки все еще дрожат, но он не обращает на это внимания. Секунду назад она сама сжималась под его прикосновением в трепещущем, обнаженном страхе. А сейчас ее робкие прикосновения обжигают бесчувственную кожу, выводят узоры на его спине. Возможно, она любит его, возможно, сходит с ума, но это уже неважно. Больше нет нужды опасаться, что он может потерять ее. Он ее уже потерял. Он склоняется над ней, совсем близко, так что ее шепчущие губы каждым словом касаются его шеи, лица. Дурочки хотят жить. Какая же досада, Роуз, что ты вовсе не дурочка...
Не смей!
- Ты не сбежишь, радость моя… - смех, сухой и безжизненный, как листва под их ногами.- Ты хочешь свободы? Что ты с ней будешь делать? Да и кому ты нужна?
Он грубым жестом срывает с нее шарф, обнажая беззащитную шею.
- Все твои страхи нелепые. – он сдирает с ее хрупких плеч пальто, как будто желая извлечь ее из скорлупы, в которой она все время прячется, вытащить на поверхность ее саму, ее настоящую. – Слабость твою, беспомощность… Полюбуйся! Думаешь, кто-то сможет все это оценить?
Лицо расчерчивают резкие угольные тени. Сквозь молочную пелену, застилающую глаза, он с трудом различает ее тонкий, пульсирующий в мертвенном осеннем свете силуэт. Пальцы вонзаются в ее волосы, жестко сжав пряди, запрокидывают ее голову. Тяжелый, яростный шепот, срывающийся в самые ее губы:
– Довольно! Ты нужна мне, ты это знаешь, и никуда ты от меня не сбежишь. Даже не думай об этом, не вынуждай меня… – свистящее дыхание на секунду сбивается. Агрессивная, но не угроза, а почти просьба. – Не вынуждай меня заканчивать начатое. Это действительно будет… печально.

 Отправлено: 23.04.10 23:28. Заголовок: Никто, кроме меня, н..

Никто, кроме меня, не способен остановить тебя, схватить за руку, вцепиться в локоть ноготками, непозволительно близко прижать к себе и не отпускать. Только мне хватает смелости противоречить тебе, говорить тебе, что ты бываешь не прав. Ты же ненавидишь, когда другие не соглашаются с тобой, более того – когда оскорбляют тебя. А я позволяю себе и то, и другое. Я позволяю себе увести тебя куда угодно, оторвать от занятий, забраться в уютную скрытную тишину гардин и молчать. Я смею молчать, когда ты просишь сказать что-нибудь, чтобы забыться. Я смею говорить, когда ты хочешь, чтобы я наконец заткнулась. Я могу делать что угодно с тобой – ты всё равно не прогнёшься, а мне, знаешь ли, приятно. Но ,разумеется, порой я осознаю, что не владею тобой. Часа в два ночи, когда ты выгоняешь меня из своей спальни, и я считаю каменные плиты под ногами в сыром подземелье. В 2.15, когда я снимаю с себя недавно надетую одежду, когда забираюсь под одеяло, утыкаюсь лицом в подушку. После знакомства с тобой я стала спать на груди. Мой знакомый хаффлпаффец (да-да, тот самый, которого ты ненавидишь) говорит, что это признак скрытности характера, депрессии и Мерлин знает ещё чего. Он у меня вроде как психолог: чётко улавливает момент, когда нужно взять меня за руку, обнять, чтобы ты шёл мимо и увидел. Ты бесишься. Я знаю, ты бесишься. Я же твоя собственность, твоя, и ничья больше. Я игрушка, правда, не знаю, какая. Будь я плюшевым медведем, спала бы с тобой, а не в этой ненавистной рейвенкловской спальне, где все пропахло разговорами за спиной, где каждую секунду я ощущаю на себе эти косые взгляды, неуместные безмолвные вопросы. Я не знаю, кто я и что я для тебя, но я знаю точно, что скоро ты вырастешь и бросишь меня. А может, передаришь кому-нибудь. Я готова, давай. Прямо сейчас. Выбрось меня. Выплюнь мне в лицо всё, что думаешь…
А ты знаешь, вот сейчас, я боюсь тебя. Я всегда боюсь тебя, но сейчас особенно. Ты смотришь на меня, будто бы одним взглядом можешь прожечь на моей коже новые ожоги, причинить мне новую боль, даже не касаясь. Ты же ищешь все способы убить меня. Пробуешь, заходишь издалека. Как бы не достиг цели… Ты думаешь о чем-то своем. В такие моменты, ты смотришь куда-то мимо меня, а твои действия приобретают какой-то эффект механичности. А я по-прежнему прижимаю тебя к себе. Ближе. Пальцам горячо. Между лопаток, поясница, кости ребер. Ты мне нужен. Но тебе, конечно же, все равно. Ты в своих мыслях. Неужто воспринял всерьез все, что вырвалось? Я хочу свободы, но ты ведь должен понимать, что я не выживу, если буду свободной. В крайнем случае, найду новый способ себя закабалить. Ты смеешься куда-то в затылок. Я люблю твой смех: он щекочет мою кожу, мои нервы, каждую клеточку, заставляя вздрагивать и закрывать глаза.
Ты думаешь, что я никому не нужна? Боюсь, ты не прав…- будто бы намекаю на то, что ты часто закрываешь глаза на мои выходки. О да, ты ведь прекрасно знаешь, что прошлое Рождество я отмечала в компании гриффиндорцев, и тебе лине знать, как они празднуют. Как часто ты мог меня видеть в коридорах, вроде непринужденно с кем-то разговаривающую, а на самом деле судорожно думающую, как избавиться от чужих цепких пальцев себя на талии. Мне было отвратительно. Каждый раз, когда я хотела насолить тебе. Но я знаю, что по-другому тебя не удержать. Игрушка становится желанной, только если ее периодически отнимать. Две недели в больнице – это мало, чтобы ты наконец понял, что я могла исчезнуть. Я хотела увеличить срок, но, видимо, не выйдет. И все по-новой. Пока тебе не наскучит. Главное, не упустить момент. Вовремя снова напиться в компании гриффиндорцев, чтобы потом улыбаться, смотря на твое внешне спокойное лицо, но разъяренные взгляд, трясущиеся пальцы.
Я жду, когда ты успокоишься. Но сейчас, кажется, я наконец-то задела за живое. Сдираешь шарф, так, что болит не зажившая шея. Мне даже касаться больно – ты же знаешь, как я ненавижу лекарства, и что все, как обычно, пустила на самотек. Сдираешь пальто, что я ежусь. Руки больше тебя не касаются. Мне снова холодно, мучительно холодно. Пытаюсь обнять себя за плечи, но мне все равно холодно.
А что, разве нет? Неужели я настолько некрасива? И здесь ты не прав. Тебе же не нужна некрасивая игрушка. – волосы застилают лицо. Я хочу тебя видеть, но не смею пошевелиться. Пытаться разглядеть тебя – это ведь тоже, слабость. – А что, если я только с тобой такая? Что, если другие ценят?... – ой, я ,кажется, проболталась, употребив настоящее время. Нет-нет, ошиблась, это прошедшее, и я опять мог оправдаться – алкоголь, грусть, боль, что там ещё… а ты как провёл лето?
Хватаешь за волосы, рядом. Ты рядом, рядом…даже боль забывается. Будто одержимая, не смотря на то, что ты все еще крепко держишь, целую. Простишь? Ну же, прости меня еще раз. Я же люблю только тебя… – устроит обрывок фразы? Мне кажется, что достаточно.

 Отправлено: 16.06.10 04:36. Заголовок: Теперь уже неважно, ..

Теперь уже неважно, уже все равно, этот поезд уже на полной скорости летит под откос – просто потому, что это сильнее его. Это не в его власти, это уже не он. Неуправляемая, тяжелая, обезумевшая от ярости сталь, и на пути – только ее хрупкая фигурка, зябко съежившаяся на осеннем ветру. Ни ее слова, ни ее поцелуи не остановят его. Слишком поздно. Бесполезно пытаться затормозить – из-под колес летят искры, ржавый метал выгибается и со скрежетом рвется. Только звон в ушах, оглушающий и невыносимый.
Опрометчивость, моя хорошая. Я предупреждал тебя, но ты не хотела слышать. Упрямство и опрометчивость - вот что тебя губит. Неудержимое желание высказать вслух то, о чем себе даже думать позволить нельзя – ведь ему достаточно лишь заподозрить это в твоих мыслях.
- Другие, вот как... – повторяет он, как в лихорадке. – Другие… другие…
Беззвучный, безжизненный шепот, царапающий смех сквозь сжатые зубы. Зачем же ты так, девочка? Ты забыла, что он держит тебя в своих руках?
Его бросает в жар, в холод, не хватает воздуха. Он облизывает пересохшие губы - каждый вдох обдирает гортань. Даже сейчас она продолжает свои попытки его обыграть – нападает ровно настолько, чтобы задеть самые темные нити внутри него, и отступает ровно настолько, чтобы удержать ускользающее равновесие. Она то ли не чувствует, то ли не понимает, что имеет дело уже не с тем человеком, с которым проводила ночи и по которому скучала, а с тем, кто с таким удовольствием сжимал пальцами ее горло, чувствуя неумолимо замедляющийся пульс. Она не понимает, она все еще тянется к нему, и ее поцелуй обжигает его губы.
- Не пытайся играть со мной! – шипит он и резким ударом отталкивает ее от себя.
Замирает, глядя сверху вниз на нее, такую маленькую и беззащитную, со злостью, с жалостью и желанием.
Я остановлюсь только когда ты исчезнешь, ведь так?
Ну, признайся, ты ведь для этого держал ее при себе? Для этого преследовал ее, ревностно стерег, хранил для самого себя, вырывая из рук всех прочих – других. Не для тех мелких ссадин и ран, покрывших ее тело, не для сладкого упоения ее тихой, взлелеянной болью, нет. Не для этого ты ее берег. Ты ведь с самого начала знал, чем это закончится, ты желал этого с того момента, как увидел что-то на дне ее малахитовых глаз, в их темной, затягивающей мгле – что-то, что сводило тебя с ума все это время.
- Роуз, – тихо говорит он. - Я... я не хотел!..
Руки в панике цепляются за нее, притягивают, прижимают к груди. Крепко и трепетно, боясь выпустить, и желая только удержать, согреть, спрятать.
- Роуз, девочка моя, – судорожно шепчет он, склонившись над ней и задыхаясь запахом ее волос – запахом меди и корицы, ее запахом; оставляя поцелуи на ее прохладной, нежной коже, не позволяя ей вырваться. Потому что сейчас она близка как никогда, и жесткий холодный ветер, набросившийся на них, сметает все границы между ними. Вальден убирает волосы с ее лица, путаясь пальцами в прядях, вглядывается в ее глаза. Снова жадно целует ее губы, лицо, шею, прижимает ее к себе, ближе, как можно ближе. Он удерживает ее одной рукой, пока вторая медленно поднимается на уровень ее грудной клетки. Там, под тканью, под хрупкими ребрами, бьется ее сердце, и он каждым нервом и каждой мыслью чувствует это живое биение.
- Всё будет хорошо…
Всё будет хорошо, Роуз, потому что ты моя, только моя, ты нужна мне как ты этогонепонимаешь,тыможешьпринадлежатьтолькомне,иникомудругому,
сейчас,потом,всегда,ииначебытьнеможет,янемогубезтебя,ялюблютебяроуз,моямилая
роузтымоякактынепоманиешьчтоянемогубезтебя что
ты
принадлежишь
только
- Авада Кедавра.